Я тихонько встаю с постели, иду в ванную. Умываю лицо холодной водой и смотрю в зеркало на свое бледное лицо. Ну и видок…
Может, закрыться тут до утра?
Сама же отметаю эту идею. Давид снесет дверь к чертям, он у меня вспыльчивый. Что, если вернуться к дочери и притвориться, что уснула с ней? Арина лежит с краю, и чтобы дотянуться до меня, придется разбудить и ее. Да и не станет он устраивать концерт при ней.
Значит, так и сделаю.
А утром поговорим, и я буду стоять на своем столько, сколько понадобится.
Ну в самом деле, не станет ведь он держать меня в квартире силой вечно? В конце концов, садик Арины никто не отменял, и отвожу ее туда именно я — муж уезжает на работу раньше. Только вот госпожа Фортуна явно решила повернуться ко мне филейной частью: как назло, впереди выходные, а значит, никакого садика.
О-о-о….
В любом случае, других вариантов пока нет. К утру что-нибудь придумаю, а пока открываю дверь ванной комнаты, чтобы вернуться к дочери, и цепенею при виде Давида. Он стоит напротив, опираясь о стену и засунув руки в карманы домашних штанов.
— Ну что, ты подумала? — сканирует меня взглядом он.
— Ты серьезно? — вскидываю брови. — Когда мне было думать, если я только что уложила Арину? Я не пойду с тобой в спальню!
— Я хочу, чтобы ты спала со мной, — суровеет муж. — Я тебя хочу.
Мои глаза округляются до невиданных размеров, а желудок сводит от ужаса. Мне хочется закричать: «Меня?! Ага, а еще Илону. И наверняка не только ее!»
Но я осекаюсь, едва открыв рот. Смотрю на него и совсем не узнаю.
А еще... если я что и поняла за время жизни с мужем, так это то, что повышенный тон вызывает у него лишь одну реакцию: он идет на принцип и не уступает.
С ним нужно по-другому. А значит, орать нельзя, как бы ни хотелось.
Уговариваю себя: потерпи, Аня. Ты знаешь, ради чего сделаешь то, что нужно.
Собираюсь с духом и прошу:
— Давид, не трогай меня сегодня.
Специально выделяю последнее слово. Пусть думает, что речь только о текущей ночи.
— Дай мне немного времени. Я так не могу, понимаешь? Пожалуйста!
Муж сводит брови к переносице, упрямо поджимает губы. Неужели действительно не видит проблемы? У меня в голове не укладывается, как можно быть настолько черствым и эгоистичным.
— Попробуй меня понять, разве это так сложно? Как бы ты чувствовал себя на моем месте, узнай о таком в годовщину нашей свадьбы?
Его лицо все еще абсолютно непроницаемо.
— Давид, ты сделал мне очень, очень больно! — хриплю я. — Если ты хоть чуть-чуть, хоть самую чуточку меня любишь, позволь эту ночь провести в гостевой спальне. Мне нужно прийти в себя.
Я страдальчески морщусь, прикрываю веки и всхлипываю, прижимая руки к груди.
— Неужели я так многого прошу?
Глаза влажнеют сами собой, мне даже притворяться не приходится. Несколько секунд, и вот первая слезинка катится по щеке. А за ней вторая.
Давид прищуривается, ведет по мне строгим взглядом сверху вниз и обратно.
С гулко ухающим сердцем наблюдаю, как он поднимает руку.
Замираю, даже, кажется, дышать перестаю. Неужели не проняло? Неужели схватит и потащит в спальню?
Вместо этого муж большим пальцем стирает с моей щеки слезы, шумно выдыхает и хрипло басит:
— Так и быть. Но только сегодня. Все, не реви.
Сработало! Ура! Я стоически сдерживаюсь, чтобы он не увидел моего облегчения.
Давид разворачивается и уходит, а я еще некоторое время стою на месте, пытаясь успокоиться. Меня начинает знобить от переизбытка эмоций, которые пришлось задавить в зародыше.
