Я ничего не понял. Кроме того, что меня на какое-то время оставят в покое. И что они так и будут говорить загадками и командами. И что меня превращают в опасного робота. (Снова мысль о том, как хорошо умереть вовремя). Тригер поморщился. Я и забыл, что он все слышит. Каждую мою самую крохотную мыслишку.
Эллочка усадила меня за стол. Налила как полагается в стакан и нежно обняла за плечи: «Мы совершим паломничество в Вифлеем. Ты и я. Не правда ли, как здорово, милый? Я покажу тебе Святую Землю. Нашу маленькую израиловку».
Я спросил: «Это ты ночью ломилась к соседям? Пьяная как сапожник».
Она сказала зло: «Я. Мне было поручено разыскать тебя и вернуть сбежавшего раба в стойло. Но я ошиблась квартирой. Тригер рвет и мечет. Ты знаешь что ты натворил?»
«Нет», сказал я. И это была правда.
«Ну и не надо», мне показалось она сказала это с облегчением. «Тебе же лучше. Не думай ни о чем. Поверь мне. Выхода у тебя нет. Я – твоя единственная надежда. Полюби меня, милый. Откройся сердечком. Мы поженимся и поедем к тебе в Нью-Йорк. Все будет хорошо, вот увидишь».
Без меня меня женили. Я вдруг обозлился: «Я тебя ненавижу. Ты здесь подстилка для всех, а теперь тебе захотелось приобрести вес и достоинство».
По ее щеке поползла слезинка. Она захныкала: «Ты не знаешь, но я тебе помогаю. Я хочу, чтобы ты спасся. Давай спасемся, милый».
Я ничего из ее нытья не понял. Какая именно опасность мне угрожает. И каким-таким чудом она собирается меня спасать. Это маленькое фуфло. Она услышала мои мысли и приободрилась, почувствовав себя очень важной.
Я спросил: «Что это была за вспышка?»
Она картинно заморгала своими глупыми глазами: «Какая вспышка, милый?»
«Там, когда я был с Римой на кухне».
Она медленно процеживала слова мне в ответ: «Тебе опять что-то мерещится? Ты уже начал галлюцинировать? Какие-то вспышки. Скажи еще молнии».
Я понял, что она села на своего конька. Как все они со мной. И так и будет морочить мне голову. Я зашел в тупик.
«Ты болен, милый», сообщила она мне убежденно. «Тебе нужен отдых. Решено. С утра уходим в паломничество».
Я почувствовал всю безнадюгу разговора с ними на равных. И велел ей принести мне водки.
* * *
Мы шли по дорогам между холмами с террасами-виноградниками, спускавшимися к нам. Как она находила правильный путь – не знаю. Но ей явно было не в первой. Она трещала, не умолкая: «Вот здесь мы пойдем, когда придет час», и махала ручкой в даль.
Я не расспрашивал что за «час». Все равно наврет. Отвращение к ней усиливалось. После вчерашней водки у меня болела голова, и я молчал. Безвыходность ситуации – это все, что я понимал. Меня заперли в ловушку и теперь я должен был всему подчиняться.
Я не подчинялся. Я сделал вид, что я в общении, и ждал Своего часа.
* * *
Теперь мы вышли из холмов и пошли по длинной прямой дороге. Потрескавшаяся с двух сторон дороги пустая почва – пустыня. Это все что было вокруг. Солнце припекало все сильнее. В голове стучал вопрос, повторяемый кем-то, бесстрастно, с одинаковыми промежутками: «Кто ты такой сегодня?» В ответ я выпалил раздраженно: «Катапилла».
Короткое молчание, и затем снова вопрос: «Кто ты такой?»
Я понял, что меня проверяют на выдержку и заорал в раздражении: «Катапилла, катапилла, катапилла!»
Снова молчание, и снова… нет, на этот раз мне предложили ответ: «КГБ».
Я растерялся. И тут я услышал голос Изабеллы: «Отрекись». Я выпалил, спасаясь: «Отрекаюсь»!
