Цепи Эймерика - страница 3

Здоровяк припарковал свой живот у прилавка с изделиями ручной работы: здесь были выставлены корзинки, вырезанные из дерева крокодилы, четки и изображение Девы Марии. Да Коста подошел ближе, притворяясь, будто хочет что-то купить.

– Вам все объяснили? – тихо спросил здоровяк. С алабамским акцентом.

– Да, мистер Оунби.

– Она должна быть свежей. Свежей, это очень важно.

– А как я-то узнаю, свежая она или нет? – с недоумением осведомился Да Коста.

– Ну, по цвету и запаху, не видно, что ли? – раздраженным тоном ответил здоровяк. – Меня не раз хотели надуть, хватит уже.

– Я тут ни при чем, – в свою очередь запротестовал Да Коста. – Я лишь исполняю приказы. И все.

– Да понимаю я, понимаю, – здоровяк заторопился, увидев, что приближается хозяин прилавка, оторвавшись от риса с бобами, которые ел на пороге своей лачуги. К тому же мимо медленно проходил, прихрамывая и опираясь на палку, бородатый священник. – Идите. Через час встретимся здесь же, хорошо?

– Ладно, – сержант пошел прочь, а здоровяк начал торговаться с продавцом о цене распятия.

Дорога становилась все более неровной, а зелень все гуще. В воздухе, насыщенном запахами, роились насекомые.

Мокрый от пота Да Коста пробирался между лачугами до самой аллеи, заваленной мусором. Оттуда уже оставалось пройти всего ничего; среди кустов торчали однобокие шалаши, где можно было переночевать. Листья пальм, переплетаясь друг с другом, склонялись над самой дорогой. Из-за разросшихся папоротников и лиан, обвивавших стволы, сюда почти не проникал солнечный свет.

В этом полумраке он и увидел первых двух детей. Они прятались за кустами, боясь выйти на дорогу и попасться кому-нибудь на глаза. Несмотря на пышную листву, нетрудно было разглядеть ненормальные пропорции их тел, покрытых шишками и наростами. Дети робко посмотрели на Да Косту и нырнули в густые заросли. Мальчик постарше тащил второго, который заметно прихрамывал.

Сержант давно перестал испытывать к ним сострадание. Способность жалеть умерла в нем много лет назад, еще во времена событий в Парраштуте. Теперь он чувствовал внутри лишь бездонную пустоту, но она не угнетала его. Скорее, окутывала будто вата, непонятно, как и почему.

За созданиями вроде этих детей он наблюдал с любопытством и спокойным удивлением, как за сумасшедшими муравьями. Как за чем-то инородным, принадлежащим к другой расе и, возможно, к другому виду.

Пальмы, лианы и кофейные деревья сплетались в темный коридор; в конце него в лучах солнца белела известью ограда клиники. Теперь в воздухе чувствовался какой-то запах, очень резкий, как от потных проституток, с которыми Да Коста провел немало ночей.

Отсюда уже слышались детские голоса. Но не громкий веселый гомон, не утихавший в кварталах бедняков, а какие-то каркающие звуки – визг, жалобные стоны и сдавленные завывания.

– Привет, Рик, как дела? – по-испански спросил охранник у входа.

– Хорошо, – ответил Да Коста, пожимая потную руку.

С Роберто Мериносом он был хорошо знаком, и тот ему нравился. Они вместе сражались с «командиром Майком» в лучшие годы «Кобры», когда сержант был его полевым советником. Города Чахуль, Небай до сих пор зализывали раны после их экспедиции.[2] Но главное, что тот поход привел Да Косту в Сан-Франциско, город муниципалитета Нентон. Именно там 17 июля 1982 года он навсегда распрощался со своими этическими принципами. Сохрани он их, чувство вины давно свело бы его с ума.