Слегка раскосые глаза, медно-жёлтая смуглая кожа, нос с приметной горбинкой. И даже взгляд. Хотя, нет, взгляд, пожалуй, помягче.
А Тангатар, между тем, уже устроился за столом и, следуя примеру Святополка, принялся уписывать многочисленные яства. Дубравка же склонилась к уху князя и быстро зашептала:
– Он с год как прибился. Батрачит. Мы за то его кормим в очередь, и приют даём. Хороший, добрый. По-нашему, правда, говорить не горазд. Но сейчас слов уже нахватался, побольше выучил.
Святополк отставил тарелку.
– Н’атэ га, бароз?3 – спросил он, стараясь отринуть от себя разнообразные мысли, родившиеся из-за горячего дыхания Дубравки.
Тангатар чуть заметно вздрогнул. Медленно дожевал. Обернулся. Лицо его осталось непроницаемым. Помоложе он был, чем «Энар». Явно. Лет на десять.
– Га супас нэ курфи?4 – проговорил он.
– Га на аумас тэ кашче5, – сказал Святополк. И прибавил на роцком: – Может, перейдём на язык, который понятен остальным? А то невежливо получается.
– Я из Инзара, – ответил на это Тангатар.
– Ты здорово похож… – начал Святополк.
– Не говори мне о нём! – мгновенно вскипел мокинзарец. Глаза его сузились ещё больше, лицо побледнело, посерело. Рукоять ножа, которую сжимал он в руке, казалось, вот-вот хрустнет, переломится. Даже костяшки пальцев побелели.
Разговор за столом, только что такой весёлый и непринуждённый, перемежающийся беззлобными шутками, мигом смолк.
– Зачем ты так? Что ты ему сказал? – молвила, хлопая пушистыми ресницами, Дубравка.
Во взоре её читались укор и непонимание.
– Извини, – пробурчал Святополк. – Я не хотел…
– Я объяснять, – произнёс тут мокинзарец.
Не спеша, вытер он губы, помолчал, как бы сбираясь с мыслями, и заговорил, путая, видимо, от волнения, курфи и роцкий:
– Бухнадар – тэ… мой двуродный брат. Хэ апа… наши отцы – братья. Мой – старший. Он был хан Мокинзара, и потом… хан должен стать я. Но Бухнад, – тут глаза Тангатара сверкнули, налились яростью, – со своими косчи…
Он замялся, не зная как перевести. Глянул на Святополка.
– Наёмниками, – охотно подсказал тот, живо вспомнив уроки Хынсебена и одну из его баек о встрече (в одном из тёмных переулков Ракарраха) с этими самыми «косчи».
– Да, с наёмниками, – продолжил мокинзарец, – устроил небольшой война и взял… захватил власт. А я убегать в Сарац. Переоделся чайчи6. А потом через Асд-Даг… Лев-гора – в Готверен. А потом сюда. Тут люди хорошие. Приют дали.
Дубравке и её родителям этот рассказ мало что объяснил. И молодому витязю пришлось кратко изложить всё, что он знал о событиях в Мокинзаре и последствиях, которые эти события за собой повлекли.
– А, так это!.. Надо же!.. – запричитали Бор и Осташка – родители Дубравки.
А девушка захлопала дивными ресницами ещё пуще и пролепетала: «Ой, мамочки!» И все с участием воззрились на Тангатара.
Тот же от чрезмерного внимания, видимо, давно отвык, и потому опустил очи долу и слегка покраснел.
– Бедненький, – снова пролепетала Дубравка.
А Бор молниеносно извлёк откуда-то пузатую, тёмного стекла бутыль и, лихо откупорив её (при этом заговорчески подмигнув Святополку), воскликнул:
– Это надо обмыть! Тут без чарки не разберёшься!
Осташка взглянула на мужа осуждающе. А Тангатар покачал головой и прикрыл стакан ладонью.
– Мне нельзя. Бог не разрешает, – произнёс он.
Понимая, что сейчас опять ляпнет что-нибудь невпопад, Святополк, тем не менее (ну не мог он удержаться!), тихо проговорил:
