– Это потому, что я не согласилась встречаться с тобой, да?
Гущин подозревал, что так будет. С самого начала. Он встал со скамейки.
– Можешь думать, что хочешь. Можешь ненавидеть меня. Но если ты сейчас выкинешь этот полутруп из головы, однажды ты вспомнишь меня и скажешь спасибо за то, что я спас тебя от этого ада. Поверь, так и будет… Со Славой поговорить нельзя, он задержан. А мне пора. Удачи.
Стараясь не оглядываться и не думать об Оле, Гущин быстро прошел к отделу и скрылся за спасительными дверями.
В это время Богданова заводили совсем в другие двери, в которые он совсем не хотел входить. Это была допросная окружного УВД. По пути никто из забравших его из дома оперов не проронил ни слова, хотя Богданов пытался наладить с ними контакт, мотивируя это стандартным «мы же все свои, менты». И вот теперь комната для допросов. Внутри его ждал следователь СК. Тот самый, по делу Кузьмы.
– Вы? – изумился Богданов. – Меня ночью из кровати вытащили ради этого упыря Кузьмы? А повесткой вызвать нельзя было?
– Сядьте, гражданин, эээм, Богданов. И не нужно ломать комедию. Мы знаем, что это сделали вы.
Пылая от праведного гнева, Богданов уселся напротив следователя.
– Вы ничего не знаете. Вы просто поверили уголовнику, который, чтобы соскочить, что угодно скажет. Уголовника отпустили, мента преследуете. Молодцы! Если это называется борьбой с коррупцией, то, вашу мать, убейте меня лучше сразу. Вместо того, чтобы как следует этого е… ного упыря Кузьму потрясти, вы…
– Потрясти? – процедил следователь. – Вот как. Как же мы, интересно, должны его потрясти, раз он мертв?
Богданов выкатил на него глаза.
– Что?
– Что?
– Кто мертв? Вы сейчас про Шарика?
– Какого, к черту, Шарика? Убийствами домашних животных Следственный комитет не занимается.
– Погодите, так кто именно мертв-то?
– Тот, кого вы убили, хотя вы и будете это отрицать. Гражданин, эээм, Каратаев, кто же еще.
Следователь замолчал, дав возможность оторопевшему от неожиданных новостей Богданову смириться с новой реальностью.
Утром Гущин пригнал машину Богданова к зданию УВД и ждал его на парковке. Богданова отпустили часов в 10. Выглядел он паршиво: помятый, благоухающими сырыми ароматами камеры, небритый, с кругами под глазами после бессонной ночи. Гущин по пути к УВД купил горячий кофе и залил его в термос, чтобы не остыл. Без кофе с утра Богданов был не в состоянии думать.
– Кузьму убили, – сообщил Богданов.
– Что? То есть… Того самого Кузьму? Черт. Когда?
– Вчера в десять вечера. Его труп нашли в подворотне. В квартале от его дома. Замучен до смерти, отрезали все пальцы, истыкали ножом, а потом натянули на голову полиэтиленовый пакет и задушили с помощью куска проволоки. Ничего не напоминает?
Гущин присвистнул.
– С каждым днем все интереснее. Вам пытались пришить?
– Они заранее пробили, что ты дежуришь. Поэтому выехали ко мне. Кололи пять часов подряд. Сначала следак, потом опера подключились. Коллеги, твою мать… С такими коллегами и враги не нужны.
– Но отпустили же.
– Потому что у меня убили. Время смерти – между 9 и 10 часами вечера. А в это время я был в отделе. Ушел в 22.10, меня камеры на входе зафиксировали.
– Да здравствует видеонаблюдение.
– Теперь наш следак совсем не думает, что я убил Кузьму. Сейчас он уверен, что я нанял кого-то, чтобы убили Кузьму.
– Мда, – вынужден был признать Гущин. – Ситуация паршивая. Мотив-то идеальный. Убить, чтобы заявлению Кузьмы не дали ход в связи со смертью заявителя. Слушайте, может, кто-то специально под вас копает, а?
