CH917 - страница 4

Из всех обитателей первого дома Денис бывал больше всего рад сестре, с которой они виделись раз в месяц. С годами она стала похожа на мать, только решительнее, импульсивнее и разговорчивей. Так в жизни Дениса место круглого лица с телячьими глазами и морщинами между ними заняло маленькое личико с острым носиком и часто мелькающей на нежном лбу гармошкой. Взамен эскиза углем – изящная гравюра.

Сестру с детства называли ни Катей, ни Катькой, а именно Катериной, и это казалось очень верным. Впоследствии она закончила экстерном все, что было нужно, нашла достойное ее способностей место в биоинженерии (взамен собственной семьи). К счастью, они по-прежнему созванивались раз в неделю, а гравюра, со временем подернувшаяся паутинкой тоненьких морщинок, становилась только лучше.

Денис смотрел, задумавшись, сквозь голубую сеточку на карте метро. Мысль о сестре, болтавшаяся в голове очередным необязательным звеном, в один момент зацепилась за сегодняшнего отца – и все вернулось, замкнувшись: надо бы построить кратчайший маршрут от станции с больницей до станции с кафе. Решение пришло в один момент: поехать через кольцо. К четырем часам предстояло закручивать разговор вокруг насущного и повседневного: «Что сказали врачи? – Когда будут результаты? – Там кормили? – Не против на метро? – Как там тетя Ада? – …»

Денис решил повести отца в недавно открытое заведение, которое называлось «Под липой» и обыгрывало тоску по советскому. Сам Денис там, разумеется, не был. Кафе расположилось в центре города, равноудаленное от оккупированных туристами достопримечательностей и офисных дольменов. На узкой улице, зажатой фасадами бывших доходных домов, новое светящееся название вписалось в ряд прочих, принадлежащих салонам, студиям, ресторанам.

«Под липой», стилизованное под собирательные шестидесятые и напоминавшее какую-нибудь «Плакучую иву», разместилось по диагонали на рифленой алюминиевой секции прямо над входом. Рядом действительно обнаружилась старая липа – заваливающаяся вбок, неказистая, со сломанной веткой и, что удивительно, живая.

Внутри все, на первый взгляд, оказалось так, как и предполагалось: в середине зала – линия раздачи с аппетитно подсвеченными «шубами», борщами и котлетами; на стенах – плакаты о важности чистых рук и компота; на столах – ромашки в керамических вазочках; из динамиков – Утесов и Пьеха.

Но в этом зацикленном стандарте ностальгической бутафории сквозило что-то непривычное. Господство белого на стенах и потолке, светодиодные панели, икеевские стулья из гладкого дерева и мягкого пластика – эта до невозможности стерильная и эргономичная столовая будто возникла из альтернативной реальности, выкристаллизовалась из несбывшегося будущего. Денис решил, что попал в точку:

– Нравится тебе здесь?

– Да, хорошо, – усмешка выбралась из отцовских глаз и превратилась в подобие улыбки.

– Напомнило столовую в пансионате при твоем институте. Мы были там, когда я еще в школу ходил.

– Да, припоминаю.

Денис с отцом взяли подносы и встали в очередь за двумя седеюще-полнеющими клерками.

– Как твои из лаборатории поживают?

– В порядке. Соколова похоронили пару месяцев назад. Нестеренко, Гуревича, Гуфарова и дяди Миши, ты знаешь, давно нет в живых. Яков Андреевич сломал ногу на даче, но скоро вернется в строй: я его на рыбалку ангажировал. Остальные вроде ничего.

– Ага, ну и славно. Рассольник, пожалуйста.