Там же, в отделении неврологии третьей больницы на улице Петра Запорожца я познакомился с Лёшей-Художником и, благодаря ему, с богемной средой молодых художников Киева. Мы собирались в разных странных квартирах, студиях, пили вино, читали стихи, я был принят как свой потому, что классно читал Гумилева, завернувшись в простыню, стоя на подоконнике в какой-то квартире на Андреевском спуске. Лёшке я благодарен за писателей киевлян. Его покойный отец имел отношение к редакции газеты «Вечерний Киев» и у Лёши в домашней библиотеке легко находились «Бабий Яр» Кузнецова и рассказы другого киевлянина Виктора Платоновича Некрасова. Некрасова я полюбил и как писателя, но ещё больше, как Человека. Если я буду в Париже, мечтал я, то обязательно поеду на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа и на могиле Некрасова выпью стакан нашей водки – ее так любил старик. До встречи с художником у меня и в мыслях не было почитать, стоящий у меня дома на полке, томик лауреата сталинской премии, как это было написано сразу же на обложке, с малопривлекательным названием «В окопах Сталинграда». Это теперь я перечел все, что было издано из написанного Виктором Платоновичем. Даже самая большая реликвия моего дома связана с его именем. Это, кстати, интересная история.
Я уже работал в университете, когда мой отец как-то сказал мне, что, подходя к гаражам, где хранилась наша «копейка», он вытянул из горящей кучи осенних листьев перевязанную стопку толстых журналов и перенес их в наш гараж. Он сделал это, зная мое увлечение макулатурой. Когда я развязывал узелок бечевки, стягивающей стопочку журналов или книг, я испытывал чувства сродни, наверное, чувствам археолога, который таки докопался до своей мумии. И вот в гараже я развязал бечевочку – так, ничего особенного, практически все это или не представляло интереса или уже было у меня. Прихватил я с собой только пару журналов редкого «Моделист-конструктор» и странный печатный продукт, цветом и форматом напоминавший «Новый мир», но значительно тоньше. Я принес это все домой и только там рассмотрел сей продукт повнимательней, вверху действительно значилось стандартным шрифтом: «Новый мир», но меньшим по размеру и не по центру, а слева. Внизу справа мелко: «отдельный оттиск», номер и линия подчеркивания. Под обложкой было только одно произведение и называлось оно «Месяц во Франции», Виктор Некрасов. Здесь у меня был первый шок. Найти полузапрещенного Некрасова…! Второй был, когда я узнал, что «отдельный оттиск» это ни что иное, как авторский экземпляр. Неужели сам Некрасов держал это в своих руках?! Там еще было что-то написано от руки, но в те времена все, даря друг-другу книги, писали дурацкие посвящения. Так как разобрать почерк я не мог, я все время спотыкался на одном и том же слове: «Дорогой Александре Ивановне, посительнице… просительнице… посетительнице…», то и дочитать до конца я ни разу не удосужился. На следующий день, когда я принес ЭТО в университет, мой друг Змей попытался разгадать этот ребус, но застревать не стал, перескочив неразборчивое слово, сразу прочитал концовку «…В.Некрасов 29.ХI.69 г.».
– Что?!! О Боже! – Я и сейчас помню размер тех мурашек, которые поползли по моей спине. Я готов был потерять сознание! У меня в руках была настоящая реликвия, авторский экземпляр произведения, с личным автографом автора. Подписывая его, Некрасов возможно уже знал, что «Новому миру» так и не дадут в тираж этот маленький очерк. Для меня эти сорок страниц очень дороги, это как в анекдоте, помните:
