Чаепитие с попугаем - страница 19

, продаёт продукты семейного агропрома, любит погулять-покутить, повеселиться. Во время оно (после войны прошло пятнадцать лет) население ещё не оправилось от разрухи и нужды, семьи ещё жили без мужиков-кормильцев, а прилавки магазинов ломились от изобилия продуктов, которые лет через десять перешли в разряд дефицитных деликатесов. А тогда далеко не каждый мог себе позволить твердокопчёные-твёрдовяленые колбасы, буженину, белужий бочок, коньячок и уж тем более икорку красную и чёрную, продававшуюся на развес из больших жестяных банок и берестяных туесов. Приходя к Юзефу на привычный мутноватый «сельхознапиток», Гэнюсь «когда-никогда» приносил немного чего-нибудь этакого, они садились к небольшому квадратному столику, а их междусобойчик старательно обставляла деревенской снедью и зеленоглазым вниманием будущая жена дворника. Гэнюсь, в свою очередь, готовился в свадебные сваты и относился к этому с большой серьёзностью и пониманием почётного долга. Надо заметить, что имена невесты и Свата всеми произносились со свойственным «тутэйшей мове» характерным гэканьем. Гэнюсь в своём вильнюсском кругу был шановным71 паном Хенриком (польск. Henryk).

Свадебный «электорат», кучковавшийся внутри двора у подворотни, состоял в основном из детворы, а со стороны улицы толпились наиболее трепетно ждущие девчонки во главе с жившей в дальнем углу двора вперёд смотрящей высокой толстой бабой, волосы которой были заплетены в косы и уложены в причудливой венок. Немного расставив ноги, задрав венценосную голову и подбоченясь, Дануся устремляла взгляд в сторону приближающегося кортежа и была готова немедленно дать ребятне команду перекрыть въезд. Детвора была начеку, чтобы, как водится, растянуть толстую бельевую верёвку, увитую луговыми цветами и листвой, и требовать выкупа.

Нарядные гости: стриженные и причёсанные, свежевыбритые мужчины в галифе и сапогах, густо надушенные и напомаженные женщины в ситцевых и шёлковых платьях и летних туфлях не спеша, по одиночке и парами собирались у входа в жильё новобрачных, ставшее сегодня свадебными апартаментами. Смазливые «паненки»72 выходили из расположенной справа от ворот парикмахерской и включались в оживлённую дворовую беседу. Тёплый летний день располагал, к тому же слева и справа от двери сваты предусмотрительно поставили скамейки. Для окурков ими были предусмотрены две лежавшие на табуретах круглые, пока еще сверкавшие нетронутым жестяным блеском банки из-под селёдки.

Квартира Юзика помещалась на первом этаже посредине нашего трёхэтажного дома, внутри мощёного булыжником двора с «проплешинами» – грунтовыми островками, один из которых у дощатой, отворявшейся наружу двери, бывало, зеркалил лужицей, и тогда представлялось взору отражение крепких Гэлькиных ляжек и трусов. По обе стороны двери невысоко от земли глядели во двор два двухстворчатых окна с форточками. За ними полупрозрачные занавеси. А между занавесями и оконным стеклом заботами Гэльки широченные белые подоконники расцветали горшками розовой герани. Сразу за дверью квадратная комната служила и кухней и гостиной, уставленная соответствующими их назначению нехитрым скарбом и простой мебелью. С потолка свисала обычная лампочка без абажура, освещавшая выкрашенные бледно-розовой побелкой стены, от фриза до пола покрытые накатом из мелких коричневых загогулин. Напротив входной двери, через проём, вторая комната смотрелась длинной кишкой, три окна которой выходили во двор, куда попасть можно было только с улицы Траку. Поставить в ней двуспальную кровать поперёк выглядело сомнительно, и легко догадаться, что свои ночи проводила наша парочка на матрасах, сегодня вынесенных к стене в первую комнату, прикрытых куском серой парусины и подпёртых просиженной серой плюшевой кушеткой; между ней и окном на высоком столике громоздились керогазы, примусы, горшки и кастрюли со свадебными кушаньями. Над ними колдовали две сватьи в фартуках и, переговариваясь между собой и советчицами на кушетке, гремели металлом и керамикой кухонной утвари.