Он произнёс это таким беззаботным тоном, что комдив невольно задумался, огладив обвисшие усы. Сегодня Чапай был в плохом настроении и поэтому не нафабрил их и не задрал кончики вверх, как обыкновенно поступал утром после бритья; сегодня он даже не брился.
– А и пойдём, хули! – воскликнул Чапаев, повеселев и даже подхватив любимое Петькино междометие. – Приходи с нею в баню, а я пойду посру покамест.
Довольный Петька с шумом потёр ладони и шустряком побежал в импровизированную казарму, под которую оборудовали старый просторный амбар с полусгнившей крышей, покрытой дранкой.
Аньке Сбруневой, по прозвищу Пулемётчица, ещё не исполнилось и двадцати. Свежая, белокурая, синеокая, ладная, сисечки высокие, упругие – огонь девка! О ней грезила вся дивизия, но давала она только командиру и его ординарцу.
– Пошли-ко, Анна Ивановна, Чапай зовёт!
Та понимающе усмехнулась и отложила портянку, которую штопала.
Все трое по очереди подмылись, зачерпывая ковшом воду из большого чана. Пока Чапаев драл в парной Аньку – а делал он это обстоятельно, добротно, по-командирски капитально – ординарец накрыл в предбаннике скромную поляну: варёная картошка в чугуне, несколько луковиц, свежие огурцы и зелёный лук, краюха серого хлеба и штоф деревенского самогона.
После того как попотел с Анькой в парной и Петька, сели за стол. Разливал, как всегда, Василий Иванович – себе и ординарцу по полному стакану, Аньке, как барышне, половину.
– Ну што, бойцы! – провозгласил Чапаев. – За победу мировой революции!
Звонко, с размаху чокнулись и выпили – и понеслась Красная Армия!
Наутро комдив отдал приказ расстрелять трёх самых несознательных ткачей за мародёрство.
It was many and many a year ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabel Lee <…>
She was a child and I was a child,
In this kingdom by the sea,
But we loved with a love that was more than love —
I and my Annabel Lee…
Edgar A. Poe1
Ей было шесть лет, мне только-только исполнилось семь. Два небольших дачных домика, которые её и мои родители снимали на лето, стояли по соседству. Родители наши не ладили, – но мы с Дашей были неразлучны весь тот скоротечный август. Нам всегда было весело и хорошо вдвоём, что бы мы ни делали – попеременку играли то в девчачьи, то в мальчишечьи игры, ходили в лес, на речку или просто бродили по посёлку. Я очень привязался к ней – засыпал, представляя её, просыпался с мыслью о ней, и даже во сне, почти каждую ночь видел Дашу.
Однажды мне не спалось; глядя в окно, я думал о ней – о том, что она удивительная девочка, такая, какой больше нет и не может быть на всём белом свете. И вдруг, всё моё существо наполнило необычное чувство – так призрачно-чёткий свет величавой луны наполнял тесную комнатушку, где я лежал на кровати и чувствовал себя по-настоящему, совершенно счастливым – в первый, и, пожалуй, последний раз в жизни.
На следующий день мы пошли купаться на речку. Было очень жарко, и мы долго барахтались в ледяной проточной воде. Когда наконец вылезли на берег, уставшие и довольные, я объяснился ей в любви – просто сказал:
– Я люблю тебя, Даша.
Она немного помолчала, ласково и одновременно строго на меня глядя, и так же просто ответила:
– Я тоже тебя люблю.
Я подумал, что нужно поцеловать Дашу; нагнулся к её лицу, почувствовав терпкий запах загорелой кожи и свежей воды – и у меня сладко закружилась голова. Губы у Даши были пухленькие, яркие, густо-красные, словно от сока спелой малины; зажмурив глаза, я прикоснулся своими губами к её, малиновым.
