Мать с дочкой пили белое вино, Мишка красное, а Варфаломей предпочёл «пивчанское» – он был великим поклонником этого напитка. Лёгкий алкоголь, пусть и далеко не лучшего качества, пошёл на ура, и когда Джемете накрыли тёплые сумерки, все четверо порядком набрались и раскрепостились.
– Ты ни разу и словом не обмолвился, Мишаня, как тебе твоя благоприобретённая молодая тёща? – откровенно кокетливо обратилась Алла Викторовна к зятю.
При этом её сожитель громко усмехнулся с каким-то неуместным самодовольством, но Варфоломей вообще был с громадным самомнением, в разы превышающем размеры его пениса, и не в меру мудаковат.
– Вы словно роза зимой в парнике, Алла Викторовна! – с жаром высказался зять и украдкой взглянул на юную супругу, которая после его фразы пьяно прыснула со смеху, веером брызнув вином на стол.
– Пипец, Майк, ты кавалер! – сказала Машка, отдышавшись. И снова расхохоталась.
Тёща же оказалась весьма польщена – ей никогда в жизни не делали таких необычных комплиментов.
– Говори мне «ты», Миша, сколько раз тебя просила! – молвила моложавая тёща с укоризной.
– Не могу! – горячо отозвался зять. – Я всегда говорю «вы» людям старше себя!
– Но Варьке-то тыкаешь! – опровергла тёща.
– Он мужик и старше меня всего на пять лет! – не сдавался зять.
– На шесть! – надменно поправил Варфоломей и глотнул пивчанского.
– Чёрт с тобой, зятёк! – шутливо обиделась Алла Викторовна.
Всё произошло очень обыденно и как бы само собой – зять пошёл в номер с тёщей, самодовольный отчим – с пасербой. Член зятя оказался внушительнее Варькиного и не в пример манёвреннее. Машке с формальным батюшкой тоже понравилось больше, чем с новоиспечённым мужем.
Вернувшись в Москву новобрачные незамедлительно развелись по обоюдному согласию. Машка расписалась с Варфоломеем, Мишка переехал к Алле Викторовне и стал говорить ей «ты». Все были счастливы – насколько это возможно, и уж совершенно точно – довольны.
– Блять! – сказал Чапаев досадливо. – Блять, блять, блять, ёб твою мать! Блять!
– ПоштО ругаисьсси, Василь Иваныч? – жизнерадостно раздался из сеней молодой «окающий» голос. – Да так ОдноОбразнО!
– Блядские ткачи крестьян грабют! – в сердцах вскричал комдив. – Ёб их мать!
В избу вошёл его ординарец Петька, в крестьянских шароварах и белой, не очень чистой рубахе навыпуск.
– Давай пару тел расстреляем, хули, – деловито сказал Петька, подбоченясь.
– Жалко, блять! – отозвался Чапаев с досадой. – Товарищи наши, всё-таки!
– Какие они нам, нахуй, тОварищи, – разумно рассудил Петька. Он был родом из Новгорода и безбожно «окал». – Мудачьё гОляцкое, а не тОварищи!
– Ты, блять, Петька, очень умный, я гляжу? – с интересом спросил Чапаев, иронично глядя на ординарца прищуренными мутно-карими глазами. – Расстреляем, а если што вдруг, кого потом под трибунал? Тебя, што ли? А?
Петька убавил спеси и отвёл взгляд, остановившийся на двух мутных бутылях из-под самогона, выпитых накануне в бане.
– Нет, блять, меня! – сказал комдив. – Меня под трибунал!
– Не серчай, Василь Иваныч, хуйню смОрозил, – молвил Петька сконфуженно. Немного подумал и добавил: – А мож хуй с ними, с ткачами-тО? Грабют и грабют, хули!
– Нет, Петька! Не за то мы кровь проливаем, чтобы самим крестьян да рабочий люд дербанить! Коммунизьм такого не предусматривает!
– Хуй с ними, командир, серьёзно те говорю! – сказал Петька беспечно. – Пойдём лучше Аньку выебем!
