Мадам де Ланнуа не спешила повторять свои вопросы. Напротив, несмотря на снедавшее её любопытство, внешне она выглядела совершенно спокойной. Расправив складки шлафрока на коленях, она взяла кружку и неторопливо пила по маленькому глотку, время от времени отвлекаясь на то, чтобы подлить вина в кружки обоих гостей.
– Ну что же, Франсуа? – дю Плесси-Бельер ободряюще кивнул ему. – Мы готовы услышать вашу историю. Не так ли, мадам?
– Всему своё время, дорогой мой, – отозвалась герцогиня и придвинула к Франсуа корзинку с булочками.
Тот не раздумывая взял первую попавшую булочку с румяным бочком и надкусил её. Ответив застенчивой улыбкой на вопросительный взгляд дю Плесси-Бельера, Франсуа медленно прожевал, отхлебнул из кружки и вытер ладонью капельки вина с губ. Смущённый из-за лёгкой усмешки в глазах друга, он обратил извиняющуюся улыбку к мадам де Ланнуа, и она в ответ с тёплой, полной снисходительности улыбкой протянула ему салфетку.
– В общем, всё началось недавно. Я стоял на посту в карауле в приёмной её величества. Тогда что-то такое происходило важное, потому что сам кардинал, герцог де Невиль и герцог де Грамон явились к королеве лично. Ну, то есть, – он густо покраснел. – Я не слышал, о чём они говорили. Да я и не слушал. Никогда. Но когда они выходили из покоев королевы, вот тогда я всё понял. Что-то очень важное тревожило моего отца.
– Поняли? Вот как, – кивнула мадам де Ланнуа.
– Да. Он говорил о времени. Вот если бы у него было больше времени, вот если бы он мог остановить его. Хотя бы на день.
– Кого остановить? – переспросил дю Плесси-Бельер, но мадам де Ланнуа мягко похлопала ладонью по подлокотнику.
– Время, конечно же, – тихо подсказала она и снова кивнула Виллеруа, чтобы тот продолжал историю.
Франсуа доверил герцогине то, о чём не посмел рассказать даже королю, своему другу, и вообще никому. Отчасти из опасений, что его отец разочаруется в нём и будет несчастным из-за того, что не остаётся другого наследника де Невилей. Кузены и многочисленная родня в расчёт не бралась, так как сам герцог не раз объявлял в присутствии маркиза и других, что готов признать своим наследником только собственную плоть и кровь. «Кровь гуще всех прочих уз, мой мальчик,» – говорил он, и эти слова, пугающие и безапелляционные, врезались в памяти маркиза, сделав его судьбу безысходностью. С самого рождения он стал узником правил и обязанностей, которые накладывало наследие чести, славы, положения и почётных титулов его семьи.
Пока Виллеруа объяснял причины своих поступков, Франсуа-Анри положил ногу на ногу, опёрся локтём о подлокотник и устроил щеку на ладони. Сон, беспощадно атаковавший его всё время до того, отступил, как только Франсуа перешёл в своём повествовании к главным событиям. Наконец-то голова маркиза работала столь же ясно, как если бы он выспался за трое суток кряду. Страхи, которыми поделился Виллеруа, были понятны Франсуа-Анри лишь отчасти. Ведь ему – младшему сыну – не приходилось нести на своих плечах бремя продолжателя славной традиции, чести и гордости древнего рода де Руже, в том числе и необходимость жениться, чтобы обеспечить семью наследниками вопреки своим личным предпочтениям. Другое дело – его старшие братья. Теперь, когда после гибели старшего брата, Арман сделался наследником титула, имени, фамильной чести и всего прочего, всё это накладывало на него те самые обязанности, о которых с таким страхом говорил Франсуа. А самый большой кошмар в жизни юного маркиза состоял в том, что в случае кончины герцога де Невиля ему придётся сделаться им же – следующим герцогом де Невилем. В понимании мальчика это означало конец беззаботной жизни, крах всех мечтаний и вечное заточение в стенах дворца на всё время, пока он сам не передаст титул и все сопутствующие тому обязанности следующему на очереди наследнику, то есть до самой смерти.
