Голос Сеймура напоминал кошачье мурлыканье. Лилит слушала внимательное изречение призрака, витая где-то в облаках и впитывая сразу ряд мыслей. На руках прозрачного мертвеца было много колец. Интересно, почему он в одежде? Погибшим же ткань не нужна.
– Я не лишен начальных эмоций и набора из состояний, и, даже будучи давно разложившимся трупом, я успешно сохраняю в себе возможность от души посмеяться или горестно взвыть. Но спал я все-таки спокойно, сытно ел, а мой разум ничто не терзало. Я писал музыку, к которой нельзя было поставить соперников, так как музыка была отголоском последней моей возможной любви – любви к самому себе. И чем реже я соглашался присутствовать на балах, тем чаще меня просили сыграть одну из своих мелодий, которую я назвал: «К рукам девы солнца». Как смешно, что Аглая действительно рассмотрела себя в моем творении! Выслушала, а потом прибежала, сказав, что если это были извинения для нее – она их примет. Но мне было так паршиво от мысли, что моя драгоценная, пламенная песня стала кому-то душевным домом, что после того мероприятия я перестал играть на публику. Однако и умер я скоро.
– Это все так необычно, – перебила бледная Лили, рассматривая мое лицо через зеркало, – и вы обладаете приятной внешностью.
Комплименты я не получал давно, оттого смущенно застыл, вмиг забыв, о чем говорил, но слабо улыбнулся краями губ:
– Но если бы я мог потратить весь непрожитый остаток жизни на любование тобой, солнечный цветок, я бы согласился, не раздумывая.
И она не покраснела. Наоборот: хитро прищурилась, точно выучилась этому дикому прищуру у юной Камильго. Я бы сказал, что только любовался бы им, что означало, что хочу сохранить ей жизнь и наблюдать, а не пытаться заиметь волшебство растительной жизни.
– Так почему вы умерли, Сеймур? И почему вы не в мире мертвых? Или не на небе?
– Как же! – я засмеялся. – Я не стану рассказывать тебе историю моей смерти и выдавать тайны этого дома, пока ты не отплатишь мне. Слишком дорого стоит мое доверие, хоть я и готов отдать за тебя гроб. Я рассказал тебе о своем роде. О себе. Чтобы страх не пронизывал твои хрупкие коленочки, когда ты слышишь мое дыхание в ночи.
Лили только грубо сморщила нос. Она направилась вслед за уходящим призраком, стараясь ни на шаг не отставать от него:
– Что-то мне подсказывает, что вы раскидываетесь комплиментами направо и налево.
– Интересно, что же могло натолкнуть тебя на такую мысль? – Сеймур усмехнулся. – Мне перестать напоминать тебе о твоей душевной красоте? Хорошо.
– «К рукам девы солнца», говорите? – повторила она запомнившееся название. – В нижнем зале стоит роскошное фортепиано, не хотите сыграть мне эту композицию?
Я нахмурился; на самом деле испугался, что и Лили бездумно потеряет голову от любви ко мне. Любое сердце затрепещет перед неизведанным, а если неизведанное улыбается и манит к себе – почему вдруг оно должно отказаться от искушения? Но что-то подсказывало, что моя богиня совсем «иная», и что она держит между нами несократимую дистанцию в век, и как бы я не засыпал ее любовными признаниями и не заботился, обо всем пожалею только я и сам – один – останусь горевать. Но с другой стороны – горесть моя так сладка! В тягучем отсутствии что времени, что пространства, есть уникальная возможность назначить себе высокую цену, раствориться и слушать одни собственные поэмы: и одиночество мое желанно порыкивает, кусает плечи, но не больно, словно предупреждая: «Если ты останешься с ней, то не сможешь больше оставаться с собой. Твое одиночество станет невыносимой мукой, а время запустится, окончившись только в секунду ее смерти. Не пробуй ты эту ягоду, если сто лет сахара на языке не держал!»
