«Не пытается вырваться, не кричит больше, не убегает, не плачет… с ней стало даже проще, чем в Гекате, – Лютер посмотрел в узенькое «тюремное» окошко, подмечая, что свет практически рыжими щупальцами заполоняет и без того давящую комнату. Здесь было душно: даже если распахнуть настежь дверь, воздух станет только пыльным. – Мальвина так печальна в своей сонливости, мне искренне жаль ее, маленькую девочку… Как священное лицо, должен ли я спасать грешницу? Могу ли я оставить ее как грешник?» – размышления прервал тяжелый стук. Сеймур подал знак, что присутствует.
Жадно потянуло в сон – нет, нельзя, в этих стенах есть своя трагедия, и не один только пустой неживой городок неподалеку имеет свои трещины, здесь тоже священность поддается приставке «лже», Лютер не без стыда чувствовал это. И в то же время был ли его стыд чем-то осознанным, не напускным? Он не мог ответить на этот вопрос – каждую ночь его почти убеждали в том, что Лютер не имеет никакого права спать в стенах Бога, но что, если Бог давно покинул праведную землю? Сеймур снова стукнул. На этот раз Лютер досадно перевел взгляд на источник шума: призрак указал на вычищенные комочки кошачьей шерсти в углу.
– Хочешь что-то сказать, но слишком слаб, чертенок? – Лютер неодобрительно сжал губы, будучи довольно ласковым в своем обращении. – Я не знаю, почему здесь была кошка.
Стук повторился.
Сеймур ли это был?
Обернувшись, Лютер приметил, что Мальвина уже практически уснула, а затем присел на корточки около дубовой плесневеющей тумбочки, чтобы получше рассмотреть комки кошачьей шерсти: осторожно сложенные, они упали от дуновения ветра с комода, будто бы кто-то раньше заботливо выглаживал одомашненное животное по утрам, коллекционируя шерстку, а затем резко перестал.
– Что ты хочешь мне этим сказать? – шепот Лютера чем-то успокаивал едва не дремлющую Мальвину.
Сеймур не ответил. Хорошо, значит, Лютеру просто нужно запомнить, что здесь есть комки кошачьей шерсти. Еще внимательно покрутившись на одном месте, мужчина вскоре сел на кровать напротив Ви, сцепил руки на груди и стал очень увлеченно думать: наверное, гуляя по сознанию, священник выглядел жутковато. Сеймур особенно за ними наблюдал, глубоко внутри себя до трясучки переживая за чувства к Лили – она была сильной, выносливой, но тревога мертвеца нарастала, предвещая ревностную беду. Убитый точно мог определить, когда волнение имело все поводы топить мысль – и он, конечно же, сейчас чувствовал именно это предвкушение несчастья.
– Не спится, – резко шикнула Ви, поднимаясь, хватаясь за тяжелую голову.
– Ты пыталась уснуть? – в голосе Лютера было что-то странное.
– Ты что, не заметил? – сиротка язвила. Наверное, узнай Мальвина, что ее так называют, случилось бы куда более значительное несчастье. – Старалась ни о чем не думать. Кажется, даже если у меня и получится отрубиться, ничего не приснится…
Лютер хотел что-то сказать, но снова молчаливо облизнул нижнюю губу, отвлекая свое язвительное сознание от желания резкословить. Между бровками появилась пагубная морщинка, выражающая досадное разочарование:
– Ты бы хотела что-то увидеть?..
– Я бы все рассказала, как есть, если бы вы не утаскивали меня от дьявола. И дьяволу бы все рассказала. Исповедовалась бы ему. Я слишком поздно принимаю верные решения, – Мальвина говорила уверенно, ожесточенно, но ее пальцы нетерпеливо и волнительно сжимали края одеяла, выдавая страх. Лютер не хотел его замечать – желал доверять словам. – Но ни ты, ни этот черт из табакерки не захотели меня слушать. И то, «Сеймур», – да? – кажется, знает гораздо больше меня самой. Нечего по снам гулять, никто тебя в них не звал!
