— Господи, да ты с ума сошла? Как ты вообще могла такое подумать? Про меня!
Голос Юлы глухой, за шумом воды отдельные слова разобрать сложно. Ответ я, естественно, совсем разобрать не могу.
— Шурик, давай завтра все обсудим, — добавляет Юла еще сильнее понижая голос, — мы со всем разберемся, я тебе обещаю.
Больше разговор не продолжается, а шум воды — прекращается. Со странным ощущением я ухожу в спальню, чтобы переодеться. Тон разговора мне не понравился, но понять хоть что-то по тому обрывку беседы, что я услышал — сложно.
Тема такая, что можно подогнуть и под семейный скандал, и под заказное убийство. Параноить по такому поводу глупо. Хотя моя паранойя и по менее подозрительным вопросам регулярно разыгрывается.
— Не слышала, как ты пришел, — Юля останавливается в дверях спальни, наблюдая за моим сражением с галстуком, опостылевшим за день.
— Ты была занята, — я пожимаю плечами, — бывает.
— Слышал меня? — Юля сконфуженно улыбается. Просто улыбается.
А мне мерещится тревога в её глазах. Что вы еще хотели знать об уровне моей паранойи? Дай мне волю — я обвешаю её прослушкой, лишь бы убедиться, что она ничего не творит за моей спиной.
— Не прислушивался, — я качаю головой, буквально стискивая горло собственной подозрительностью, — но уловил тон. Что-то случилось?
— А, да нет? — Юля нервно встряхивает волосами. — Шурка завалила сессию и её мать об этом узнала. Она решила, что я её сдала, потому что я позавчера запалила её зачетку, в которой половина предметов непроставлена. Раскричалась, слушать ничего не хочет. А я уверена, что её матери просто из деканата позвонили.
Желание уволить Александру искушает меня в очередной раз. Бестолковая от слова совсем, теперь еще и нервы беременной родственнице треплет. Той, которая, между прочим, её постоянно выгораживает перед всеми.
— Я с ней поговорю, пожалуй, — проговариваю я вслух, — она со своими претензиями к тебе в положении ведет себя отвратительно.
— Да не надо, прошу тебя, — Юла виснет на моей шее, — мы со всем разберемся сами. Еще не хватало мне и вправду на неё ябедничать.
— Юль, — я сжимаю её подбородок, прямо глядя в глаза, — не все следует спускать и не всем. Ты ждешь моего ребенка. И если кто-то заставляет тебя нервничать — разбираться стоит мне. Тем более, что ты этого сделать не можешь. Слишком мягкая.
Непростительно, я бы сказал. Спускать нахальной племяннице скандалы на ровном месте — куда это вообще годится?
Невольно просится сравнение с Энджи. Вот уж кто оборонял свое личное пространство от любых посягательств. Я обидел её, обижал регулярно — и прощения мне не полагалось, по умолчанию. Несмотря ни на что.
А ведь к ней меня по-прежнему тянуло, как магнитом.
— Ник, пожалуйста, не лезь, — Юля прижимается ко мне крепче, — моя сестра — сложный человек. Ты выговоришь Шурке, а Танька со мной полгода разговаривать не будет. Думаешь, это не будет на меня давить?
— Это шантаж, ты в курсе? — хмуро интересуюсь я под шум нарастающего внутри раздражения.
— Я давно живу со своей семьей, знаю их как облупленных, — Юля болезненно морщится, — и не переживай за меня, со мной все в порядке.
А по нервничающему голосу из ванной так не скажешь.
— Так что, не будешь трогать Шурку? — Юля чуть отодвигается и берется за мой галстук, растягивая мудреный узел тонкими пальцами. — Дай мне честное слово, Ольшанский. Иначе я перестану тебя любить.
