Ну, подумаешь — мне приходится с ним работать. Не маленькая девочка, давно должна была привыкнуть, что жить априори сложно.
Ну, подумаешь — оказалась в одном вольере с больной лошадью. Сама себя напугала, а все в итоге обошлось. И наверняка это какой-то придурок-подросток, как и сказал тот сержантик, потому что я в уме не представляю, кому могла насолить настолько.
Ну, подумаешь, мужчина, к которому я три года питала безответные чувства, женится на другой, и все это происходит в поле моего зрения.
Ну, подумаешь…
Тот, кто ухаживал за мной и действительно нравился мне сейчас…
Целовался с другой...
За потоком мыслей и путающихся объяснений я не сразу осознаю, что снова начинаю плакать. Бессильно, устало, вымученно.
Это все такая ерунда. А я… Опять проигрываю собственной глупости, собственным слабостям...
И мне еще даже платки подают… И воду…
— Не торопись, проплачься, — мирно советует мне психолог, — стресс, который ты сдерживаешь в себе, никуда не девается. И пользы он тебе никакой не несет. Только травит.
— Я так… Не могу… Не привыкла…
Господи, какие жалкие всхлипы рождаются на свет из моего рта. Был бы жив мой батюшка — вспомнил бы с печалью, как Тарас Бульба разделался с разочаровавшим...
— А как привыкла? — живо реагирует моя собеседница. — Привыкла как бой-баба все на себе тащить? И ни слезинки не проронить, чтоб другим было удобно и спокойно?
— Все взрослые люди так себя ведут, — хрипло выдыхаю я, впиваясь ногтями в колени. Боль чуть-чуть помогает прийти в себя, но не так твердо, как мне хотелось бы.
— Да ну? — психолог иронично поднимает брови. — Все-все взрослые люди так себя ведут? И те, что довели тебя до такого состояния, — они-то точно ведут себя идеально, это ты сама себя накрутила?
У меня звенит в голове, и я бессильно хватаю ртом воздух. Как рыба, выброшенная на песок, которая срочно пытается научиться дышать новым способом.
— Давай разберемся детальнее. Все ли описанные тобой люди достигли возраста совершеннолетия? И не на прошлой неделе, а уже порядочно?
Я киваю, все еще не набрав в себе достаточно сил для разговора.
— То есть их можно назвать взрослыми людьми, способными принимать самостоятельные решения. Но при этом все они ведут себя так, как им удобно. И плевать им на тебя, на твое спокойствие и удобство. Так?
Я закусываю губу.
Признать это — значит обвинить других людей в собственной уязвимости.
Но отрицать… Язык не поворачивается…
— Давай начнем немного раньше, Анжела, — психологиня успокоительно улыбается, смягчаясь в тоне, — мы уже поняли, что люди крайне редко ведут себя так, как удобно другим. И тебе тоже не стоит беспокоиться об удобстве левой тетки, вроде меня, когда речь заходит о проявлении твоих эмоций. Но наша с тобой задача сейчас не в этом. Мы должны понять, как ты оказалась там, где ты оказалась сейчас.
— И где же я оказалась, по-вашему? — я сама ощущаю себя готовой зарычать и вспылить. Да как она смеет говорить обо мне так, будто я какая-то слабачка?
— В депрессии, девочка, в депрессии, — невесело вздыхает врач, — причем абсолютно нешуточной. Представляющей огромную угрозу для тебя и твоего ребенка.
В депрессии, я? Этим модным словечком обожали прикрываться прежние мои “подружки” — точнее подружки моей “подруги”, незабвенной стервозины Крис, подставившей меня на старой работе. Депрессия была универсальной причиной, чтобы выпросить у мужа шубку, поездку на Ибицу, чтобы завести любовника или бросить работу.
