Катерина прикрыла глаза.
Думать не хотелось.
Хотелось упасть на диван, поёрзать, выбрав место поровнее, чтоб старые пружины не пробивали рёбра, и накрыться с головой пуховым одеялом.
– Катерина Андреевна… спасайте.
– От чего?
– Не знаю… выясните! Давайте я ещё раз тесты ваши пройду!
– Вряд ли там что-то изменится, – она всё-таки села, но не выпустив одеяло. Растопленная на ночь печь успела остыть, как и сам дом. – Матвей Степанович, вы здоровый человек. Со здоровой психикой.
– Но… как здоровый… я не здоровый. Не здоровый я! Я раньше был здоровый! А теперь… теперь вот… херня какая-то творится! Взятку дать надо хорошему человеку, чтоб вопрос решил один в мою пользу. А я не могу! Вот меня прям от одной мысли про эту… самое… трясёт всего! Или вон… другой вопрос решить… с одним… несговорчивым, из-за которого того и гляди контракт со стройкой уйдёт. Год назад я бы сказал прессануть и всё. День-два и проблемка решилась бы. А тут прям душа болит, что человека из дома выживаю… что это, Катерина Андреевна?
– Совесть, – Катерина спустила ноги с дивана и потрогала пол. Так и есть, леденющий. – Это, Матвей Степанович, называется совесть. Проснулась она у вас.
– Так пусть опять заснёт! Я ж разорюсь! Я уже пробовал… ну, как вы советовали… десятину духовную… на храмы там, приюты…
– Не вышло?
– Сперва-то отпустило. А потом… потянуло проверить, что там… и знаете, воруют, сволочи! – это было сказано с искреннейшим возмущением. – И там, и сям… и управы на них никакой. А меня крючит! Вот натуральнейшим образом. Главное ведь даже не это! Главное, что мне заботиться не о ком! А я хочу! Людка, первая, так та за границу умотала… так и написала, что у меня совсем крыша поехала, что с моею о ней заботой жить невозможно! Мне бы разозлиться, а я переживаю, ночей не сплю, маюсь, как она там… и заботится хочу. И о ней, и о других тоже…
– Это естественное желание нормального человека, проявлять заботу о близких. Просто… у вас ведь, если не ошибаюсь, больше из близких никого?
– Никого, – согласился Матвей Степанович. – Сиротинушка я…
Ага.
Здоровенный бритоголовый сиротинушка, который в руке подкову согнуть может. Сам показывал и хвастал ещё, что силы в нём почти столько же, сколько дури.
Но дури всё равно больше.
От неё таблетку и просил. Волшебную. Для мозгов.
– Наверное, поэтому всё, – голос Матвея Степановича сделался задумчив. – Что сиротинушка… и заботиться мне не о ком. Может… я подъеду? Глянете? Я как с вами поговорю, то легшает.
– Подъезжайте, – разрешила Катерина. – Только… давайте часам к десяти? Я не в городе.
– Может, машинку прислать?
– Не надо.
Не хватало ещё.
– Значит, договорились… вы уж придумайте чего, Катерина Андреевна… я ж и вправду свихнусь так вот. Или разорюсь. Или и свихнусь, и разорюсь сразу.
И отключился.
Катерина подавила зевок. И подумала, что в принципе можно было бы и доспать. Но потом подумала, что нехорошо обманывать себя. Уснуть она не уснёт, только промается и разозлиться. А значит, надо вставать.
И проверить второго своего пациента.
Ввязалась на свою голову…
Она пошарила под диваном и вытащила тапочки. Выглянув в окошко, Катерина обнаружила что там всё ещё темно.
Ну как…
Небо скорее синее, чем чёрное. Снег сыплет, но как-то вяло, словно нехотя. И фонарь, что характерно, горит, тот, который за воротами. Свет фонаря ложится жёлтым кругом на снег.
И некроманта, который по этому самому снегу кружится.
