И она вдруг показала рукой на территорию Грин-Парка, от Пикадилли на севере до Букингемского дворца на юге.
– Да, кошмар, – повторила она низким голосом.
Она наблюдала за проходящей мимо ужасающей процессией, бесконечной и всегда с севера на юг. Она двигалась не под тенью деревьев, а вдоль каймы дороги между аккуратных рядов полей под жарким солнцем и знойным воздухом, желтым от пыли. Начиналась процессия со стада белых волов, вслед за которыми шли козы, и замыкали шествие блеющие овцы.
Позади ехала старая разбитая телега, и пара дряхлых лошадей тянули ее под предводительством такого же дряхлого старика. Телега была заполнена матрасами, разным скарбом и домашней утварью. На этой куче сидели, покачиваясь и цепляясь, дряхлая старуха и совсем маленькие дети. Это было скопище и людей, и животных, вместе принимавших участие в этой громадной ужасающей миграции. То были не первооткрыватели, скорее перелетные птицы. Невзрачная картина, на которой старик, не имея телеги или лошади, как мешок, везет на себе еще более дряхлую старуху.
Весь день, начиная с севера заканчивая югом, процессия медленно и неуклонно движется. Только с приходом ночи останавливается, а на рассвете возобновляет свое шествие. Засыпая Синтия хорошо знала, что придет момент, когда процессия начнет свой путь, и старик с дряхлыми лошадьми снова зашагают, подпрыгивая, гротескно передвигая ноги, как марионетки. И придет кошмар. Когда кто-то из них упадет, и их растопчут. Но никому не будет дела. Но этот момент еще не пришел.
Позади нее в гостиной началось волнение.
– Они уходят, – сказала она.
Двое молодых людей повернулись к окну, и Синтия положила ладонь на руку Джима и удержала его.
– Постой же! – прошептала она с нетерпением. Я знаю, что мы выясним, кто же это.
Они наблюдали сквозь портьерную прорезь за оживлением и тем, как гости вставали по одному и расходились, хозяйка со сдержанной учтивостью и вежливыми фразами-клише распространялась о проведенном восхитительном вечере. Они видели и слышали, как миссис Мэйн повернулась к картине на стене и сказала:
– Эта? Да, довольно милая, не так ли? Давайте взглянем на нее поближе.
И Синтия, и Джим оба сконцентрировали внимание на том госте, которому понравилась картина, и пересекающем теперь вместе с миссис Мэйн гостиную. То была смуглая женщина среднего телосложения и неопределенного возраста где-то между тридцатью шестью и пятьюдесятью. У нее не было ни ярко выраженной внешности, ни особой красоты. И было что-то жесткое в ее походке.
– Она так же непримечательна, как и овца, – сказал Джим, имея ввиду, что вряд ли это та особа, которая так тревожила и контролировала блистательную молодую девушку рядом с ним.
– Подожди! – посоветовала Синтия. Ты представлялся ей?
– Нет.
– Кажется, Мамочка представляла меня ей. Но я ничего о ней не помню. К тому же, она находилась на другом конце обеденного стола.
– Это не она, – ответил Джим.
Миссис Мэйн подвела свою гостью к картине, изображающей старое французское шато в сверкающих лучах солнца. Великолепный газон, ровный и зеленый, как изумруд, и цветочные клумбы, расположенные перед солидным и элегантным домом, серебристое сияние газона по краям. По обеим сторонам шато располагались аллеи из высоких каштанов, а позади него поднимался высокий голый холм.
– Много лет назад, мы с моим супругом увидели этот дом будучи в путешествии по Франции, – объяснила миссис Мэйн. Я в него влюбилась, и супруг купил мне его. Там мы проводили четыре месяца в году. После смерти мужа я все еще возвращаюсь туда, но пять лет назад Синтия…
