– Ваша дочь? – прервала незнакомка.
– Да, у моей дочери возникло к нему отвращение. Поэтому я продала его монсеньеру Франшару. Он создал огромное состояние на войне и стал этим очень знаменит, так мне рассказывали.
– Вот эта женщина, Джим. – сказала Синтия с легким дрожанием в голосе.
Но подозреваемая женщина больше не выказывала никакого интереса к картине. Джим испытал страх от того, насколько сильно Синтия была сосредоточена, а ее чувства обострены. Это могло привлечь внимание особы к портьерам за ее спиной, за которыми скрывалась молодая пара. Но ничего не произошло! Странная женщина улыбнулась, поблагодарила хозяйку за вечер, пожала ей руку и захромала – именно это слово пришло Джиму в голову – захромала к выходу. Не было ничего более банального, чем ее уход.
Как только она ушла, Синтия проскользнула обратно через занавески и заняла место подле матери.
– Мамочка, кто та особа, что обсуждала с тобой Шато Доре? – спросила она, пожимая руки отбывающим гостям.
– Мадам Д’Эстури, – ответила мать. Она была добра ко мне в Алжире. Она приехала в Лондон неделю назад и сообщила о себе. А я пригласила ее на обед.
– Алжир! – начала Синтия, а про себя добавила: «Я была права. Ее больше нельзя пускать в дом. Я завтра поговорю об этом с Мамой».
Теперь комната опустела, остались только ее мать, Джим и она сама.
– Мы собираемся съездить на танцы, – сказала она.
Мать Синтии улыбнулась.
– У тебя есть ключ?
– Да.
Миссис Мэйн повернулась к молодому человеку.
– Джим, не давай ее оставаться допоздна. Она завтра снова поедет на танцы. Спокойной ночи, мои дорогие.
У двери гостиной Синтия сказала:
– Джим, я сбегаю за накидкой, а ты заведи свою старую машину и жди меня в холле.
Она взбежала наверх и, минуя маленькую гостиную, прошла в спальню. Когда она доставала накидку из шкафа, ей послышалось легкое движение в гостиной рядом с ее спальней. Выйдя из комнаты, она увидела, что дверь на лестницу закрыта, а мадам Д’Эстури сидит в кресле, ожидая ее.
На лице мадам Д’Эстури больше не осталось бессмысленного выражения.
– Я думала, вы ушли, – запинаясь, проговорила Синтия.
Мадам Д’Эстури улыбнулась этому детскому жесту. Ее улыбка заставила Синтию почувствовать себя ребенком, притом беспомощным, – чувство, которое она очень не любила.
– Конечно, я знала, что ты была за портьерами на балконе, – мадам Д’Эстури объяснила очень спокойно. – Я спряталась в темноте гостиной и наблюдала за тобой. Я видела, как ты побежала наверх, и последовала за тобой.
Синтия была обеспокоена и раздражена. Она совершила нечто ненавистное самой себе. Она решила вести себя нахально.
– Вы думаете, что поступили достойно, придя на мамин обед с целью шпионажа и вторжения? – спросила она, топнув ногой и надменно подняв красивое лицо над горностаевым воротником накидки.
– Я не думала о своих манерах, – спокойно ответила Мадам Д’Эстури. – Я искала тебя годами. Этой весной меня посетила первая догадка, что это именно ты. А сегодня вечером я убедилась окончательно. Я не отпущу тебя даже во имя моих хороших манер.
Синтия не притворялась, что находится в замешательстве относительно предмета настойчивости Мадам Д’Эстури.
– Я ни с кем об этом не говорила, даже с мамой, – сказала она.
– В этом твоя вина, – ответила Мадам Д’Эстури с жесткостью.
Негодование сошло с лица Синтии. Теперь она была слаба. У нее не осталось возражений.
– Я ненавижу об всем этом думать, – сказал она в оправдание.
