А что не к лицу ей?
Лишь с Королевой Времён мы на ты —
Манерности ей ни к чему.
Пряди её золоты, завиты,
Взоры уходят во тьму.
Но наш внутренний Ве`лес пейзажи рисует
На самом краю дней.
Он влюблён в Афродиту – улыбка к лицу ей.
А что не к лицу ей?
Раздай постылые приметы —
Их привкус горек и уныл.
Отринь наветы и запреты,
Плыви без вёсел и ветрил.
Освободись от зла и злата,
Забудь обиды и дела.
Плевать на то, что тропы – к аду,
Мости свою, чтоб в рай вела.
И толка нет считать года,
Не стоит вопрошать: куда же?
Ну да, бегут они, ну да,
Но, что отпущено, – то наше.
И мы пойдём, не торопясь,
Но поспешая потихоньку,
Чтоб радость каждого из нас
Догнала, не несясь вдогонку.
За окном туман, за окном как-то так.
И в душе как-то так, и в душе туман.
Сейчас в наш мир поставим маяк
И разглядим океан.
В океане – спрут, в океане – кит,
Фрези Грант бежит по волнам.
В океане, гляди-ка, солнышко спит
И улыбается нам.
Над океаном летит альбатрос,
А над ним горит звездопад.
И бескозыркой нам машет матрос,
Приглашая на свой фрегат.
А ещё в океане есть царь Тритон,
А в пучине плывёт морской змей.
И русалка поёт песню о нём,
А змей мечтает о ней.
Но ты говоришь: Она принца ждёт!
И я киваю: Ах, да!
И в пене пряных подлунных вод
К дальним странам идут суда.
За окном – восход, за окном – заря.
И в душе уже не туман.
Если на сердце хмуро, включи моря
И свет таинственных стран.
Вилами по воде – это вчерашний день.
Гвоздями по воздуху – вот новый тренд.
Сколько можно ходить в глубине стен?
Когда ты выглядываешь оттуда, всё говорят: О, какой неловкий момент.
Но если долго живешь внутри твёрдых тел,
Видишь, что вокруг творится беспримерная чушь.
И вдруг становишься настолько смел,
Что меняешь пароли заблудших душ.
Тут Господь, конечно, хватает тебя за ухо,
Тащит под софиты звёзд.
Ты уже напоследок желаешь себе ни пера ни пуха,
А Он говорит: Рисуй эти миры. Вот тебе краски и холст.
И ты рисуешь вилами по воде.
И ты рисуешь гвоздями по небесам.
А Он твердит: Нанеси на картину побольше света, иначе бывать беде.
И становится рядом. И вместе с тобою рисует Сам.
В ночи часы на башне пробили сорок раз. —
Я слышал тридцать восемь! – воскликнул Мардиграс. —
Да нет же, ровно сорок, ведь звон гремел, как гром, —
ответил очень важно отважный Тилибом. —
А может, просто восемь?
А может, это осень?! —
вскричала тут мисс Прозит
и выбежала вон.
А Мардиграс остался.
И Тилибом остался.
Они достали трубки, кларнет и патефон.
И эль они открыли.
И бренди. И вина.
И шахматы, и шашки.
И чай разлили в чашки.
А славная мисс Прозит
металась в снах и грёзах
по улицам одна.
Потом, завидев почту,
она сказала: «Вот что…
Пожалуй, телеграмму
отправлю им сейчас».
И тут же написала,
что «в жизни очень мало
того, что нужно даме.
Вины не ощущайте.
О, Тилибом, прощайте!
Прощайте, Мардиграс!».
– Мой друг, она пропала! —
вдвоём они вскричали. —
И бродит одиноко, без шляпки и сапог! —
Она была на почте… —
Но где искать нам ночью? —
Спасём её – и точка!
И скинули шлафроки, и вышли за порог.
Ах, милая мисс
Прозит, ну, право, где вас носит? —
Пыхтели джентльмены, во мраке по колено,
и был их путь неведом,
а мгла темным-темна.
Она же без печали
стремилася к причалу,
чтоб всё начать сначала —
прекрасная и вольна.
В душе метался пламень —
быстрее, лишь куда бы!
И выбежала в гавань —
где океанский флот.
А там спросила прямо:
– Куда?
– В Иокагаму.
И взобралась по трапу
