– С нас уже станется, – говорили тогда они. – Мы свое пожили. Ваша жизнь только начинается. Не губите себя, не идите по нашей дорожке. Мы и сами бы рады свернуть, воротиться назад. А некуда. Жизнь наша растрачена. Потому и пьем, что нам грустно. А поделать здесь ничего уже нельзя.
Не единожды слушала подобные излияния и дочь Нагинара Родмила. А родители, вновь возвратив беглянку, в который раз удрученно качали головами.
– Наказали же: не ходи! – восклицали они. – Отчего не слушаешься? Отчего упрямишься? Ох, и наведешь ты беды на наш род!
Совестно тогда становилось дочери, что заставляла родителей плакать, но не оттого, что нарушала их запрет. Не находила она дурного в самих проступках, объяснить же причины запрета родители не могли.
Любопытство влекло Роду дальше. Сперва она лишь заглядывала сквозь щели забора во двор колдуньи, но быстро осмелела и придумала себе игру. Первым укрытием ей служили густые заросли рогоза, вторым рубежом стал покосившийся сарай прежних соседей Атаказы. Последним приготовлением Рода заглядывала в широкую заборную щель. Не обнаружив чужих глаз, она отворяла калитку, исхитряясь провернуть это столь осторожно, что не вызывала скрип, прокрадывалась к собачьей будке и гладила Заката. Рыжий пес никогда на нее не лаял, хотя остальных гостей заставлял считаться с длиной его цепи. Ласку он принимал с нетерпением, и ответной благодарностью вилял хвостом и норовил лизнуть гостью в лицо.
Заметив, что в миске Заката всегда одна только пшеничная каша, да еще и невероятно соленая, как выяснила Рода, девочка взялась носить ему мясо. Ее пребывания во дворе колдуньи становились все продолжительней, ведь теперь ей необходимо было убедиться, что Закат расправляется с угощениями без следа.
– Кушай, Закат, кушай, – ласково приговаривала она, стоя на коленках и водя детской ручонкой по его короткой жесткой шерсти.
Осмотрительность сделала Роду невидимой для постояльцев Атаказы и для самой колдуньи. Так, во всяком случае, она полагала. Старуха не могла ее поймать, оттого Рода стала считать ее не могущественной, но самой слабой среди всех колдуний. Утратив страх перед ней окончательно, она вольготно прогуливалась по запущенному двору Атаказы, заглядывала в ее ветхие сараи, спускалась в сырой погреб, лазала на темный чердак и даже проскальзывала в дом, когда старуха его покидала. В старых полупустых и пыльных сараях для любопытной девочки не нашлось ничего примечательного. Огромные бочки, кувшины и бутыли погреба источали невыносимый для нее смрад, а на чердаке хранились только сухие осиные гнезда, да прятались по углам огромные жуткие пауки. Но когда она оказалась в доме, ее вниманием сразу завладели старинные обсидиановые часы. Они стояли у окна так, что солнечный луч, проходя сквозь их верхнюю чашу, рассеивался по комнате, наполняя ее дневным светом. Часы молчали, и девочке невыносимо захотелось посмотреть, как падает песок из одной чаши в другую. Завороженная этой идеей, она потянулась к часам.
– Ты что делаешь?! – вдруг раздался за ее спиной испуганный крик.
Рода, не выпуская часов, обернулась. Колдунья смотрела на нее немигающим взглядом широко раскрытых алеющих глаз. Ее медные волосы всколыхнулись запоздалым порывом горячего ветра. Только затем громко хлопнула входная дверь.
Девочка смотрела на нее с недоумением. Совсем недавно она видела Атаказу на заднем дворе и не понимала, как немощная старушка смогла так скоро вернуться.
