Через полгода, окрепший и посвежевший от крымского морского воздуха я шел по набережной Ялты. Пенился прибой, кричали чайки над пристанью, со стороны маяка в порт входил пассажирский бело-голубой лайнер, слышалась музыка, пахло кофе, водорослями, пряным дымом мангалов, и в этой смеси ароматов я почувствовал неуловимо знакомый запах, повернулся и тут же увидел ее. В утренней ласковой акварели, в полупрозрачном волнующем белом платье, потянувшись на носках, она бросала крошки прыгающим от радости голубям.
За ней, в сверкающей дали плавился горячий свет аквамарина, и море, вздымаясь и опадая горизонтом, не могло никак надышаться этим ослепительным крымским очарованием. Пронизанная солнечными лучами, с дрожащими тенями от листвы на платье и плечах, она была словно всплеск чистоты, нежности и красоты. Локоны свободно трепал ветер, разговаривая с птицами, капризно надув свои губы, она вдруг весело рассмеялась – и я увидел в уголках губ алмазную россыпь.
Вдруг повернувшись ко мне, подняла глаза – и я обмер в потоке льющегося синего цвета. Волшебство этого дня продолжалось под шум набегающей волны и шуршание гальки, на бесконечной набережной – пройдя ее до конца, мы вновь возвращались – и первый ожог, что я почувствовал при случайном прикосновении ее руки, вызвал учащение моего пульса. Все это время, слыша ее голос, дыша ею, я любовался овалом лица, нежным цветом кожи на руках и шее – маленькие ступни обуты в легкие босоножки с мягкой оплеткой ремешков цвета беж – невесомые шаги ее ног волновали меня более всего.
Быстрым движением она поправляет волосы – и я вижу маленькое аккуратное ушко с миниатюрной искристой сережкой. Алис?!
Я иду рядом с нею, повторяя про себя каждую букву ее имени А-л-и-с-!
И встают предо мной страницы исторических эпох, тысячелетия разлуки, прекрасные мгновения неуловимых встреч с нею на хрупких переправах времени, но самым острым воспоминанием – та неудавшаяся попытка разыскать ее среди караванного люда.
Неуловимую синеглазую Алис, с перепутанными ветром локонами и белоснежной улыбкой в облаке муската, шалфея и корицы.
Финиковая косточка. 11 писем к любимой
Ты, конечно, помнишь тот вечер. С низким солнечным светом, с летящей паутинкой на фоне высоких облаков, с невесомым июльским ветром, мягкой, дымящейся золотом пылью под ногами.
Тот поворот, манящий волшебством прохладной тени, с густым еловым и земляничным запахом, падающими на мягкую тропу косыми синими лучами.
Я и сейчас вижу след твоей босоножки – врезавшийся в мою память чёрно-белой фотографией. При желании, я отыскиваю её в туманных переулках влюблённости.
Вижу овал и рисунок, напоминающий ёлочку, вмятину каблучка. В долгом шаге через ручей, успеваю увидеть в отражении медленной воды твои ноги, выше колен, до безумного сумрака…
В слабом дуновении ветра, что ласково перебирает локоны у виска, волнует подол твоей юбки, навевает твой аромат – именно такой, легкой, недоступной, до стука в висках – желанной – он падает навсегда в страничку лета, погружаясь и всплывая, вздыхая предутренним сном.
Обернувшись, спросила.
– Как ты жил до меня?
И я, растерявшись, не в поисках ответа, а оттого, что взглянув в пропасть личного одиночества, задумался.
– Небо, наверное, знает, и ты.
И начал целовать ладони. Тёплые, с неуловимым ароматом миндаля в ложбинках пальцев.
– Дурачок!
А сама улыбалась, со счастливой искоркой на губах.
