В общем, нам с Толяном было плевать.
Ну, подпишет дед дарственную, что, собственно, изменится? Ну, всю жизнь жил этот шестикрылый в лесу, и дальше будет жить. А Долган с Филином явно договорился. Я знал, что Филин нуждается в крупной наличке: у него дочь жила вблизи берегов Америки.
Мне другое не нравилось.
В последнее время плешивый как бы ненароком все выведывал да выведывал всякие разности про Юху Толстого, так удачно представившегося в «Рыбах» профессором. Самого Юху я давно не видел, но внимание Долгана мне не нравилось. «Ты под Юху клинья не бей, – на всякий случай предупредил я. – Юха, конечно, алкаш, Юха, так сказать, жертва перестройки, но при этом он – человек известный. У него масса влиятельных родственников. У него отец был крупный ученый, почетный гражданин города. У него известные адмиралы в роду. Если даже совсем скурвится, квартиру Юхи тебе не видать».
Плешивый сплюнул.
А я подумал, слов нет, надо Юху взять под контроль. Все же действительно просторная квартира в старом профессорском доме, полногабаритная, и не где-нибудь, а в самом центре города, причем в тихом тенистом уголке, а цены на недвижимость только растут…
Радуясь скорости, на испытанном «жигуленке» конкретного Толяна мы домчались до Мочище, где на рыночной площади съели по паре шашлыков. Мочищенские шашлыки считались тогда лучшими в городе, мы честно (не наш район) за них расплатились.
Это сильно нас рассмешило.
Плешивый Долган расположился рядом с Толяном и нес всю дорогу всякое.
С его слов получалось, что дед Серафим – крепкий знахарь. Это на первый взгляд Серафим кажется пердуном, сказал Долган, на самом деле он – знахарь. Об этом многие говорят. Он умеет зуб заговорить, сварить целебную травку, снять запой и все такое прочее. Умный дед, его научить, сказал Долган, он ханку сварит. Говорят, много чего повидал в жизни, от этого расстраивается, в понятия не въезжает. За последние три года трижды попадал под следствие. Последний раз за то, что под весну зарубил топором двух лосей.
– Это круто, – одобрительно кивнул конкретный Толян. И спросил: – А разве лосей можно рубить топором в такое время сезона?
– Лосей вообще нельзя рубить топором, – авторитетно ответил Долган. – Но у деда свои соображения. На следствии он так сказал, что типа жерди поехал рубить. Ну, все мы так говорим!.. – заржал Долган. – Конкретно, пока рубил, распряг казенную кобылу, в совхозе взял, поставил на лужок, она, дура, губы развесила, размечталась. А двое сохатых, лоси по жизни, не будь дураки, мимо шли, снасильничали дуру. Самому деду чуть пистон не поставили. Ну, вот вроде он и распсиховался. Топор в руки и пошел махаться!..
Километров десять мы ползли, буксуя, по пустому мрачноватому проселку, загаженному подстывшей грязью, потом свернули в березовый колок и перед нами открылась картина.
Ну, озерцо, круглое как зеркало.
А бережок по краешку льдом прихватило, как остеклили.
А низкое багровое солнце застряло меж тонких березовых стволов, которые метра на два от земли поднимались черные, как жженная пробка, а потом переходили в такую пронзительную белизну, что сердце сжималось. Даже плешивого Долгана пробрало от увиденной картинки. «Ну, попал дед на бабки, – одобрительно буркнул он. – Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин?»
Потом, позже, уже задним числом, я сообразил, что в тот день мне лично сильно помогло, наверное, то, что с самого утра я почему-то вспоминал маленькую нежную тварь, которая в «Рыбах» положила на меня глаз. Почему-то весь день я жалел, что Юха Толстой не вовремя высморкался в бумажную салфетку с номером телефона. Странная девица будто вцепилась в меня, засорила мысли. Где ни копни, везде торчала эта девица.
