Светлеет. Дымящий состав из автомобилей медленно продвигается в нужном одностороннем направлении по дороге, как по широкому монорельсу, словно «автомобильный состав» тянет огромный локомотив-грузовик, едущий впереди. Из окна не видно, но представить можно. Можно представить и удушливый купол из выхлопных газов, накрывающий утренний город. Обеспокоенный голодом голубь летит к своим собратьям, клюющим хлебные крошки с канализационного люка, который как сургуч запечатал поток отработанной воды, потерявшейся раз и навсегда в пространстве и времени, приземляется наглым образом в птичью толпу и, не выбирая, проглатывает замёрзшее угощение. Ежедневно новый, никогда ранее и нигде не опубликованный в истории день, вступает в силу…
Лакированному стулу стукнуло тридцать семь лет… Прочность ещё сохранилась, но он немного поскрипывал, когда на него садились люди до ста килограммов весом, если больше ста килограммов (были и такие) он не просто скрипел, а чуть ли не плакал. Куда денешься, если ты появился на свет стулом? Всякие были люди: и худые, и толстые, и взрослые, и дети. Нормальные всегда сидели смирно и спокойно, неуравновешенные ёрзали и двигали, то взад, то вперёд, дети качали ногами и били своими ножками по ножкам стула, от чего лак покрывался царапинами и, впоследствии, отваливался мелкими кусочками. Однажды, лет пятнадцать назад, так вообще вылетел в окно – разъярённый человек не сдержал эмоций. Теперь стоит запылённый и всеми забытый в тёмном сарае. Паутина покрыла, как свадебной фатой. Иногда присядет какой-нибудь жук, передохнёт и снова полетит. Да-а-а, тридцать семь лет…
Находящийся под общим небом, вросший фундаментами зданий в российскую землю город Рубцовск, смирился с участью маленького городка, не обременённого крупным производством, фешенебельными отелями, загадочными и таинственными местами. Смирение далось не легко, так как крупное производство, вошедшее робким шагом в начало двадцать первого века, было, но… кардинальная смена эпох превратила производство в место завершения некогда начатого, тому подтверждением руины разрушенного Алтайского тракторного завода, где на общей картине серого пространства выделяются глыбы развороченной земли, с торчащими в небо осколками бетонных плит, качающих погнутыми хвостами ржавой арматуры.
Верхний слой земли, сдвинутый в кучи бульдозером, щедро приправлен битым белым и красным кирпичом, своеобразная метафора, подводящая к пониманию выражения «свалка истории». Когда-то «белые» боролись против «красных», в итоге те и другие остались на той самой свалке… Полынь, достигшая биологической отметки роста в два метра, скорее всего мутировавшая, заботливо охраняет останки человеческого труда, когда-то вложенного в производство кирпича, плит и арматуры. Пробитая грузовиками колея превратилась в полноценную грунтовую дорогу, петляющую между кучами мусора, который успели привезти жадные лентяи, экономящие на поездке в черту городской свалки. От завода не убудет… Конечно, гадить на могиле, как минимум некрасиво… Пустые ячейки оконных проёмов, словно глазницы без глаз. Лишённое «зрения» здание заводоуправления, пропитанное начальственным духом и бюрократической основой, больше никогда не увидит белый свет. Может быть к лучшему. Смотреть на припорошенные снегом зимой, мокрые от дождя осенью и поросшие сорной растительностью летом останки, нестерпимо больно. Утонувшая в луже бумажная папка с неполными чертежами ходовой части трелёвочного трактора ТТ-4М, снова заблестела под лучами уходящего солнца. Блеск имел двоякий смысл: либо гордость за советскую конструкторскую мысль, либо блеск слёз об её потере.
