”Змея!” – сообразил я, уже стоя за спиной механика.
Штурман сидит в самом носу самолета. На своё место пролезает между двумя пилотами, сидящими выше. Последним в кабину входит механик и садится на откидное кресло между пилотами. Чтобы оказаться за спиной механика, когда он сидит на своем рабочем месте, нужно иметь рост сантиметров 15–20 или быть очень напуганным.
Одна стюардесса, знавшая змей, решила ту змею вытащить и повысить безопасность полёта, но змеи не нашла. Уползла.
На базе, понимая, что змея может кого-нибудь укусить или ещё хуже съесть, решили её найти и поймать. Для этого открыли все лючки, напустили дыма и стали ждать. Но змея выползать и не думала. Тогда решили взлететь и понизить кабинное давление. Змея не появилась. Тогда в азарте поиска одному пришла в голову мысль: подняться тысяч на десять, открыть форточку, тогда змея и сдохнет…
В общем, ту змею так и не нашли (на 10 000 метров очень холодно -40 – -50 и разница давлений такова, что достаточно, чтобы высосать всех и всё из салона).
Добираться до Лахты было неудобно, поэтому, когда мне предложили пойти в отпуск, я согласился с радостью и уже через пару дней был в Ульяновске. Мы были вместе, и я уже знал, что это, наверное, навсегда.
Я помню 1 сентября 1983 года, когда был сбит корейский В-747, зачем-то залетевший в наше пространство, и мы были вместе. Его сбили. Я радовался. Уже через много лет, зная о нем почти все, я задал вопрос о правомерности этого события своему приятелю из Соединенных Штатов, бывшему пилоту истребителя F-15. У него было такое же мнение, что и у меня.
В конце сентября я уже сидел на наземной подготовке и проходил тренажёр Ту-134.
В октябре начались полёты. Моим инструктором был Генанндий Иванович Никифоров. Тот самый, который обнаружил змею в полёте.
Мы летим в Сочи, в разгар цитрусового сезона. На вылет прихожу с лёгким дипломатом.
Рейс в Сочи через Харьков. В Харькове можно было купить колбасы, а в Сочи ещё колбасы и мандаринов с хурмой, а я с дипломатом.
– Н-да, – сказал Гена.
Пройдёт немного времени, и нашей первой совместной покупкой с женой станет сумка, мечта оккупанта, и с ней я приду на вылет в Сочи, и Гена, увидев меня с этой сумкой, философски скажет: “Да, был интеллигентным человеком, а стал обыкновенной ерофлотовской сволочью“.
В Архангельске уже не стало трески, а была мойва (70 копеек за килограмм). На каких деревьях растет и что такое колбаса, народ забыл. Раньше Архангельск называли “Треска, тоска и доска“. Теперь трески тоже не стало. Поэтому колбасно-фруктовым рейсам уделялось очень важное внимание. А я с дипломатом, в который могло войти всего пара килограммов мандаринов и немного колбасы.
В Вильнюсе, Львове мы покупали колбасу (колбаса, как и водка – мало не бывает), конфеты и сгущённое молоко, из Свердловска – Новосибирска – скобяные изделия, в том числе лопаты из титана, из Москвы – молочные изделия и колбасы с сосисками. Не много было рейсов, чтобы Советский лётчик не смог что-нибудь не купить. Со временем архангельский лётчик становился похожим на обезьяну – руки вытягивались. Так и жили.
Но у меня кроме полётов была ещё и Она. И хотя я прилетал к Ней после сентября ещё, да и Она прилетала ко мне, дурацкий предрассудок о построении счастья на чужом несчастье прочно сидел в башке. Я стал мало летать и много болеть.
Без Неё я чувствовал себя умирающим. Когда на некоторое время я почувствовал себя здоровым, поехал к ней. Одна мысль не давала мне покоя: там я не женился, потому что не любил, а здесь?
