Вообще-то я и не праздновала никогда особо день рождения. Уж точно не в рабочие дни. В рабочие дни я тихо праздновала сама с собой, в своём уме и памяти. Память, бывало, подбрасывала мне хорошие подарки. В этот раз она усердно вертела перед глазами детские походы по морям на больших пиратских кораблях, которые совершало моё воображение где-то очень далеко отсюда, на берегу Чёрного моря, на камнях дикого пляжа, в палатке. Тогда я, кажется, знала что-то такое, что не знаю сейчас. Помню, я ещё очень старалась это не забыть. Что же это было?.. Что-то такое, что давало мне тогда безоглядно верить, несмотря на житьё впроголодь, авитаминоз, отсутствие удобств и мелкие распри со взрослыми.
«Мир» был потрясающе красив даже в полутьме. Я несколько раз пыталась его сфотографировать, но камера не могла его поймать, ухватить и удержать его живое, осмысленное величие. Он стоял здесь, на причале великого города, вне времён и эпох. А я была лишь мимолётной странницей у его внушительной ватерлинии. И здоровенный золотой собор сзади, тоже тускло горящий в полупокрове белой ночи. Я только сейчас почувствовала, что они разговаривают – корабль и собор. Они были равны и одинаково независимы и выше всего человеческого, хотя для человека якобы созданы. И одного фрегата было более чем достаточно, а тут они вместе с собором и пьянящим свежим воздухом с тонким привкусом соли и смутным запахом папиросочного табака вовсе погребли меня под своей тускло мерцающей независимостью. В какой-то момент я вдруг почувствовала себя, как вусмерть пьяный кутила, которому разжимают непослушные, сведённые вином челюсти, чтобы влить туда ещё один бокал.
В пяти шагах от меня на тротуаре стоял мужчина. Я не обращала внимания на него, как и он – на меня; очевидно, здесь было само собой разумеющимся стоять под моросящим дождём и таращиться с глупым видом на мачты «Мира». Кроме того, его фигура была полускрыта сумерками и не имела настолько чётких очертаний, чтобы его присутствие делалось ощутимым. Но в какой-то момент проезжающий мимо грузовик окатил нас светом фар, и на несколько секунд вся набережная вокруг – и мы с незнакомым мужчиной – сделалась вдруг яркой и чёткой, и люди, вынырнув из уютного интимного полумрака, тоже стали чёткими и материальными.
Тут я поняла, что мужчина рядом со мной курил – это от него пахло крепким папиросочным табаком. Причём курил уже минут десять, что для обычной полусумрачной моросящей набережной довольно долго, а для Питера, наверное, абсолютно нормально. Когда нас безапелляционно облило фарами, он посмотрел на меня – а я на него.
Тогда он сказал:
– Вам скучно.
Я вздрогнула, не сразу поняв, что этот обращённый ко мне звук – звук человеческого голоса.
– Н-нет, ничуть, – ответила я, отчего-то с трудом вспомнив, как говорить. С тех пор, как закончился последний этап переговоров, я, оказывается, не произнесла ни слова. Чтобы закрепить достигнутый результат, я продолжила уже твёрже: – Очень красивый фрегат. – И добавила уж совершенно непонятно зачем, словно оправдываясь за своё поведение: – У меня сегодня день рожденья.
– Вы хотите подняться на борт? – спросил мужчина, понимающе кивнув. Он сделал это так спокойно, словно предлагал перевести меня на другую сторону улицы. Я посмотрела на белеющий из-под воды борт красавца-корабля и не поверила, что расслышала незнакомца.
