Наверное, так с возрастом бывает. Ещё в двадцать такие моменты проносились мимо. Уже в тридцать вдруг их замечал. Кипевшая во мне душа чуть-чуть остыла. От обжигающего жара осталось тепло. Приятное тепло. Которое поддерживало алкоголем тело. Я подумал, что больше нет тех одиннадцати часов с Олимпией, но ведь есть другие, наверное, есть. И вот эти то другие одиннадцать идут сейчас. Я сижу у Непарчиных. Мы пьём и заедаем. Мы живём. И Олимпия рядом, и, как будто, все так же, со мной, но не телом. Я чувствовал незримую ее, которая, может быть, меня простила…
Я оглянулся. Меня пленили круглые очки Вольфа, этой остроумной перегоревшей буржуйки. Я похлопал его по вставленному плечику пиджачка. Я, действительно, обрадовался, что его вижу. Вижу его сухую кожу. Мимолетное стеснение. Иногда чую запах из гнилого рта. Хоть и Карльман, но, ведь тоже человек. Профессор в придачу.
Михаила был рад видеть. Веселый, живой человечек, что возводит его достоинства в квадрат. И его тело выглядит квадратом. Ну, а что, и таким нужно жить. Правда, будут проблемы с предстательной железной, ну и вообще, будут проблемы. И Настена простая бабена. Простотой и хороша. Хотя бы не пакостят и с нами нормально держатся. Вот и сейчас они вдвоём душа компании. Лучшие говорилы, Смирновы.
Олег все дурачится. Передразнивает кого- то. Маруська сиськи теребит и теребит. Муж только тешится. Ну и забава. Хотя, все ж чем-то забавляться в этой жизни надо. А то вообще ласты склеить можно только так. И поминай. Как звали. А кто вспомнит, если сам иногда забываешь. Да и кто будет помнить наши имена. Пусть забавляются. Их дело. Зато они рядом. Сейчас они здесь. Погодки, а как ребятня.
– Пусть все будут здоровы и счастливы! – поднял бокал учитель. Я вспомнил, как его звали. Толик. Молодец, Толик, учитель, быстро учишься. Рожей, конечно, не вышел, да мозгами не блещет. Наглость, правда, притупил наш Толик. На том и ему спасибо, что пришёл. Может, поумнеет, парень. Не все ж пожалеют, как я пожалел. Не пойму, но и его я одарил хорошим взглядом. И он пришёлся кстати, как коньяк к столу. Напиток же гнилой, а бодрит, воняет, а приятен.
Здоровья и счастья у нас говорят все. Желают не часто. А Толик вроде протрезвел, вроде, сказал искренно. Во всяком случае переводчице он приглянулся. Дальше они болтали меж собой. Родственница тоже как- то кстати. Варя, что ли. Не важно. Хорошо, что была с нами. И Консьержка туда же. Молодец, старуха, что пришла. Сколько у неё осталось таких приходов. Сколько новых лет. Человек старенький, да пока удаленький. Пусть посидит с нами. Поседеем, может, вспомним и ее седину.
Ирина, ясное дело. Всегда чудесна. Хоть и смерть с косой для меня с Олимпией. Но ведь не она ж начала. Начал я. И не помню, когда. Было бы фортепьяно, я б наслушался ее игры. У Непарчиных нету. И грибы не растут во рту, если бы да кабы. Свою пианистку я вижу так редко, что она украшение стола, драгоценный камень в ожерелье. Я без всякого влечения, просто был рад ее видеть. Встречать новый с ней. И с ней тоже.
Непарчины молодцы. Костя постарался нас развлечь, и свою коморку превратил в уют. Я хорошо знаю, как это сложно. В моей каюте не так уютно, как сделал нам Костик. И Юленька. Да как же ш вкусно. Ведь не для своих корячилась, а будто своих баловала. В ее полной талии небось скрывался добрый мир. И несла она свой сосуд женственности благородно. Мужики не замечали полноту. Зато шарм Юленьки, ох, какой полноводный. Хорошая женщина. И мужик у неё хороший.
