– И все же, друг мой Ли, я остаюсь атеистом. Моя библия, как сказал великий русский поэт Пушкин, – конституция!
– Это твой выбор, Нортон, мы с тобой живем в светском обществе, – ответил на это Ли. – Только запомни: в твоем законе за подлость не наказывают. В средние века мусульмане принимали значение ислама иначе. Они с ясностью в душе видели эту серебряную нить, которая тянулась через всю священную книгу, и возлюбили Аллаха всей своей душой. В наших современных умах этот серебряный клубок потускнел. Многие думают только об одном – как бы им попасть в Рай – и превращаются в тупых фанатиков. Я понял тебя, Нортон – ты веришь в Аллаха, но не в религию, не в человеческие измышления.
– Ли Шелдон, товарищ мой, пойдем посидим в нашей любимой кафешке «Реггио» на Магдугал-стрит, я за все плачу.
Улица пахла цветущими деревьями вперемежку с выхлопными газами автомашин. Громадные небоскребы, близость океана… нью-йоркское небо казалось Нортону очень высоким и бескрайним после шестидневного безвылазного «бдения» в мастерской. Одурманенное тело звенело, Нортон жмурился от летящего на него солнечного света, ощущая ладонью приятное тепло весенних лучей.
Кафе и рестораны здесь повсюду – над каждой дверью зовет и манит дежурки огонек, как в одной песенке. Сквозь окна проглядываются уютные интерьеры ресторанов. Навстречу движутся люди, абсолютно разные – «белые воротнички» в хороших костюмах, туристы в шортах, яркие афро-американцы, китайцы, латино-американцы, просто нищие бродяги. Среди толпы людей не чувствуется агрессии, никто никого не пихает, не задевает, вокруг улыбающиеся лица. Нортон знал и любил каждую улочку, каждый дом, даже вонючие переулки, где поднимается из-под земли, от решеток тоннелей метро, теплый воздух.
Вот и кафе «Реггио», где друзья любят посидеть за высокими стеклами окон и смотреть на улицу. Во внутренней обстановке кафе не было вычурности и помпезности. Во всем была нарочитая простота и даже небрежность, что располагало к возможности приятно расслабиться.
– Ли, сейчас я закажу тебе много-много еды, разговляйся. Ну, а себе, как всегда, зеленый русский чай с пуншем и большим тульским пряником.
Когда Нортон впервые заказал зеленый чай с пуншем и большим тульским пряником, служащие кафе несколько раз подходили и переспрашивали: «Какой зеленый чай, да еще с пуншем и пряником?» «А такой! – вскочил тогда из-за стола и зло прошипел Нортон, – который любил сам Пушкин, великий русский поэт!» Тогда, не дождавшись заказа, он ушел, хлопнув дверью. Сейчас здесь его знают и всегда с улыбкой на устах подносят Russsian green tea witn punch и пряник с глазурью на блюдце с золотой каемочкой.
Глядя почти в упор на осунувшегося товарища, Ли спросил:
– Тебе до сих пор снится война?
– Снится, – тяжело вздохнув, ответил Нортон. – Когда злой дух дождя заволакивает все небо и зеленый водяной змей вползает мне в душу, тревожит и будоражит мои мысли, завладевает всем телом, напоминая о содеянном. Так говорил мне про эти дни индеец Джо.
– Он прав, – согласился Ли, – нельзя забыть прошлое. Хоть говорят: не отягощай душу, не плачь о прошлом.
– Что было, то прошло, зачем эта боль? А она все тянет обратно и сносит голову воспоминаниями. Сужу себя за прошлое и, когда мне не спится, хожу на морской причал Гудзона. Смотрю на волны, а они словно шепчут. И в плеске воды чудятся мне голоса тех, кто не вернулся с кровавых полей той, прошедшей войны.
