– Пусть, – с улыбкой перебил меня Эльбрус. – Ничего страшного.
– Испачкает.
– Испачкает – отмоет. Правда, Тимур?
– Правда! – с готовностью отозвался Тима. – Я осторожно, чуть-чуть, ни капельки не испачкаю!
Осталось лишь вздохнуть. Страшно представить, как он «отмоет» эти белоснежные кресла, во что превратит.
– А куда мы идём? – тут же поинтересовался Тима, позабыв о собственном обещании «осторожно, чуть-чуть» и не испачкать, потому что залез на соседнее кресло, так же с ногами, и посмотрел вперёд.
Центр города остался позади. Мимо проплывала Синопская набережная, мелькая фасадом гостиницы «Москва», съездом на Староневский проспект, где красовался памятник Александру Невскому.
– В Ладожское озеро, – ответил Эльбрус.
– Там произошло Ледовое побоище? – спросил Тима, в очередной раз поставив меня в тупик тем, откуда он так много знает.
Никакому раннему развитию я внимания не уделяла, познавательных фильмов, адаптированных для дошкольников, не включала, на лекции не водила. Обычная программа: садик, постепенная подготовка к школе. Тима же словно из воздуха брал информацию.
– Ледовое побоище было на Чудском озере, это недалеко, так что ты почти не ошибся, – подбодрил Тиму Эльбрус.
– А на Ладожском озере какое побоище было? – Тима посмотрел заинтересовано на Эльбруса, найдя в нём достойного собеседника.
– Здесь была Северная Война между Россией и Швецией. Пётр l победил. Ты знаешь, кто такой Пётр l?
– Царь, он построил Санкт-Петербург, привёз картошку и отрезал бороды бояринам.
– Боярам, – с улыбкой поправил Эльбрус. – Всё верно говоришь. Ещё отвоевал крепость Орешек, её ещё называют Шлиссельбург, она имела огромное стратегическое значение в те времена. Кстати, мы будем проходить мимо, всё увидишь своими глазами.
– Настоящая крепость?! – восхищённо воскликнул Тима.
– Самая настоящая, – серьёзно кивнул Эльбрус.
Тима снова занялся разглядыванием окрестностей. Я стояла в стороне и не понимала, как мне реагировать. Внутри творился жуткий шторм, практически буря. Неперевариваемый коктейль из эмоций и чувств, накатывающий волнами, бросающий меня из стороны в сторону. От животного страха до щемящей, какой-то щенячьей радости, что Эльбрус и его сын – пусть это и тайна под семью печатями, – нашли общий язык, настолько легко общаются. Что Эльбрус не отмахивается от детских вопросов, а отвечает, уделяется пусть минутное, но внимание, от чего сынишка расцветал.
Не привык он к такому вниманию, хотел, рвался, однако… Вове Тима никогда не был интересен, что было бы справедливым, знай он историю его зачатия, но он не знал. Не мог знать. Молчать точно не стал бы, как минимум рассказал матери, та со своим южным менталитетом смешала бы меня с дерьмом и была бы по-своему права, а та помалкивала, видимо, решив, что сбежавшая невестка – благо. Вове просто-напросто был неинтересен ребёнок.
Крепость Орешек осталась позади, приведя Тиму в неимоверный восторг. Он бегал по палубе, воображал себя то пиратом, то гвардейцем, идущим на штурм неприступного Нотербурга*, то отважным капитаном или юнгой, от которого зависел исход сражения и войны в итоге.
Мы вышли на простор Ладоги – широкой, местами синей-синей, иногда смуро-тёмной, покачивающейся короткими волнами, глухо ударяя о борт.
– Готов к рыбалке? – спросил Эльбрус Тиму, когда вернулся после недолгого отсутствия.
– Да! – подпрыгнул в восхищении Тима, захлопав в ладоши.
