– Зайдём в магазин?
– Но нам же не по пути. – я начала театрально хныкать. Мне нравилось вести себя как ребёнок рядом с отцом.
– Лентяйка. – он толкнул меня в плечо. – Пошли-пошли, сделаю тебе панкейки. – это был грязных ход. Он ведь знал, как я люблю панкейки. Пришлось согласиться.
– Есть вести с того дня?
– Так как виновный погиб, а страховки у него не было, мы, кажется, остались с носом. – он пожал плечами.
– Нам что, не выплатят ни пeра? – я была совершенно возмущена.
– Милая, если у него нет страховки, это исключено. – отец посмотрел на меня с улыбкой.
– Виновным признали его?
– Виновным признали бы его, даже если бы я в него въехал. Мужик был пьян.
– Вот чёрт, серьёзно? – я снова вспомнила два чёрных мешка, в одном из которых лежала девчушка.
Подобная безответственность и халатность оседала комом в горле, и, насколько мне было неприятно думать о погибшем мужчине, настолько же жаль мне было ту девчушку.
Из магазина мы вышли с двумя пакетами, а я с жаром травила байки с работы. До дома мы дошли быстро, и, пока папа вводил код домофона на панели, я оглянулась: как и положено новостройке, здесь было красиво, чисто и немноголюдно. На скамейке у последнего подъезда спиной к нам сидела девушка, что-то громко объясняя своему собеседнику через телефон, а рыжий пучок на голове подпрыгивал, вторя движениям хозяйки. Звуки нажатия на кнопки прекратились, и я повернулась к отцу, готовая войти в подъезд, вот только он не двигался. А потом его рука вдруг выпустила пакет, и тот с грохотом упал на лестницу, по которой тут же покатились продукты. Бутылка с молоком лопнула, и белая жидкость растекалась, вытягивая свои щупальца во все стороны.
– Пап? – я тихо позвала его, по спине пробежали мурашки.
Ответа не было. Он медленно ввёл последнюю цифру, распахнул дверь, вытянул вперёд одну руку и с силой ударил по ней дверью. Я вскрикнула, услышав ужасный хруст, а он распахнул дверь снова, готовясь к новому удару. И ударил.
– Господи, пап, ты что творишь? – всхлипывая, я подбежала к нему, и начала оттаскивать от двери.
Он брыкался и пытался вырваться, и я увидела, как безжизненно свисает пострадавшая рука. Меня помутило, и на секунду я ослабила хватку, но этого хватило, чтобы отец оттолкнул меня. Он развернулся, и я увидела его лицо, искажённое гримасой боли, а по щекам струились слёзы. Глаза покраснели – капилляры лопались от напряжения. Прохрипев что-то невнятное, он вдруг начал озираться по сторонам и уставился в стену, а потом так же внезапно в эту стену побежал.
– Да стой же ты! – я кричала сначала на него, – Боже, что с тобой?! – а потом от ужаса – его голова с глухим ударом отскочила от бетона, и тело плашмя рухнуло на лестницу, где он продолжил разбивать свой лоб в кровь, пока я не взяла его голову в свои руки, судорожно соображая, как остановить это безумие.
Недалеко проскрипели шины, и папа оттолкнул меня, поднимаясь на трясущихся ногах, и сорвался с места. Из-за угла показался свет фар, и я сразу поняла, что он пытался сделать.
В голове возникло два варианта. Первый – бежать за ним, но уверенности в том, что я смогла бы его остановить не было – в свои сорок девять лет он был здоров во всех смыслах и явно превосходил меня по силе. А значит этот вариант не подходил. Я рывком выставила перед собой руки, и он замер, едва не успев спуститься на проезжую часть. Его тело содрогалась – слишком сильное было давление, а машина, водитель которой не обратил на нас никакого внимания, проехала мимо.
