– Я как раз подумывала об уборке площадки, – сказала пани директор, – но случилось так, что одна пани из числа верных друзей нашей школы вывихнула ногу. Думаю, ты могла бы ей помогать какое-то время. Ты будешь каждый день приносить ей обед из школьной столовой, делать покупки, вот так и придешь в себя.
Я в очередной раз вздохнула с облегчением. Понятно – я смогу что-то делать самостоятельно. Может, жизнь в группе – это не для меня? Может, зря я так хотела подстроиться под коллектив?
Я не ожидала, что отделаюсь так легко: зайти к пожилой даме, отнести обед, сделать покупки. Да ради бога, лишь бы не притворяться в кругу сверстников той, кем я не была. До конца начальной школы мне оставалось всего несколько месяцев. Потом я переходила в совсем другую школу в совсем другом районе. Туда, куда никто из моего класса не собирался идти. Я не могла дождаться новой жизни. У меня было ощущение, что я могу начать все сначала. С нуля. В новой школе никто не знал, какая я. Я могла быть кем только захочу. Я могла бы надеть маску кого-то другого или остаться собой. Потому что мне нравилось ходить по своему собственному, хорошо известному мне пути, хотя иногда я от него отклонялась. И помогать пожилой пани мне было больше «по пути», чем подметать тротуар со сверстниками, не замечавшими моего существования.
* * *
Пани Стефания оказалась одним из самых важных людей в моей жизни. Может быть, потому, что появилась в моем мире, когда я действительно в этом очень нуждалась. Похоже, и она испытывала дефицит общения. Потом она говорила, что в тот день, когда я стояла на пороге ее дома, держа в руке термос с супом, она почувствовала, что к ней постучалось счастье… и надежда, что это счастье больше никогда ее не покинет. Но тогда я этого еще не знала.
* * *
Пани Стефании было за шестьдесят, жила она рядом со мной, в большом длинном доме, который из-за своей формы получил в народе прозвище «волна». Дом-волну построили в семидесятые годы – как временное решение жилищных проблем. А как известно, нет ничего более постоянного, чем временная постройка, – этот длинный изогнутый волной дом стоит и по сей день. [2]
Я жила в пятиэтажке напротив пани Стефании. «Волна» встала китайской стеной между мной и остальным миром. Вместо ласкающих взор пейзажей я была обречена смотреть на жизнь тысячи людей, которые то и дело выходили на свои балконы. Балкона пани Стефании из моих окон не было видно. Он был с другой стороны дома, прямо у арки, где росла большая плакучая ива, которую ежегодно уродовали неумелым кронированием сотрудники службы городского озеленения.
Двухкомнатная квартира пани Стефании находилась на десятом этаже. С ее балкона был виден весь Гданьск. Вход в квартиру был с галереи, опоясывавшей дом наподобие балкона.
Тогда это была улица Лумумбы. Потом ее переименовали в Ягеллонскую. Когда-то я даже спрашивала отца, чем и кому помешал бедный Лумумба, что был лишен улицы своего имени, но все, что я узнала, так это то, что Лумумба – это какой-то чернокожий коммунист. Неважно, я не вдавалась в его биографию. Важно то, что на улице его имени находилась квартира, в которую я ходила с большим удовольствием более десяти лет моей жизни.
2
Я помню, как входила в это большое здание. Темная лестница, а внизу небольшой подвальчик с надписью «Прокат видеокассет». Теперь я лишь улыбаюсь, вспоминая это. Однако у меня в голове до сих пор эти пиратские кассеты, которые я начала брать напрокат, когда папа наконец купил видик. Я также помню, как прятала ото всех свой любимый фильм «Грязные танцы
