– А после? – заинтересовался я.
– Пиши заявление. Литература и русский твои, – не продолжил интересную тему мой будущий начальник и протянул лист.
Я вздохнул, про себя обругал собственную мягкотелость и под диктовку написал. Нарочно с ошибками. Мол, прочтет и не подпишет.
Он начал читать, по привычке красными чернилами исправляя ошибки. Однако в конце поставил не очевидную двойку, а визу: «Зачислить в штат на должность преподавателя…». Тут его рука все же дрогнула, остановилась, он вздохнул, сказал, что пока буду преподавать только литературу, а с русским подождем. И закончил: «На полторы ставки». Пожал мне руку, сказал «сработаемся», отвел к завучу и удалился.
Завучем был мощных размеров раздетый до пояса физрук. Гора мышц поднимала и опускала двухпудовые гири.
– Через месяц первенство области, хочу взять золото, – объяснил он, продолжая отжимать тяжести. – Николаич сказал, ты будешь литературу выпускникам впаривать. В шкафу программа на верхней полке лежит, возьми. И конспекты Танюшкины тоже возьми, пригодятся. Она начинала в этом году с твоими полудуркам работать, но вовремя смылась.
– Директор говорил, в декрет ушла?
– Какой декрет! Хотя еще чуть и могла бы туда. – Силач гмыкнул и поставил гири на стол. Столешница прогнулась, закряхтела, была готова сломаться, но физрук опомнился и переставил груз на пол.
– Чего, юные сексуальные маньяки приставали?
Крепкий завуч размял плечи и продолжил:
– Иду я мимо ее класса, вдруг выбегает вся в слезах, в меня уткнулась и рыдать. Я платок вынул, слезы девичьи вытер и спрашиваю, чего, мол, Танюша, кто обидел? А она носом хлюпает и рассказывает, выпускнички обступили, покажи, говорят, грудь. Ну, у нее бюст нормальный, размер, наверно, четвертый, а то и поболе. Она вроде в шутку переводит, а они наглеют, довели до слез, из класса не выпускают, еле выскользнула. Ну, я захожу, говорю, мол, может, мою грудь кто хочет посмотреть, и нечаянно спинку стула железного сгибаю, а потом выпрямляю. Притихли подонки. Я самого наглого углядел, поднял за шиворот над партой, переместил к этому стулу и над ним отпустил. Он туда плюх и дрожит. Я со стулом поднял и согнул всю эту конструкцию вместе. Говнючка там и защемило. Я в уголок отодвинул и культурно объясняю подонкам, мол, кто расскажет, языки повыдергиваю вместе с кишками. Ни одна сволочь не проболталась.
– А Татьяна?
– Танюшка все равно уволилась. Так что вот так.
– Ну, мне им показывать нечего, грудь у меня не очень, да и остальное.
– Не печалься, пособлю, ежели чего, – утешил завуч, – ты программу-то возьми. Николаич меня хотел определить литературу им втюхивать, я поглядел, конспекты хорошие, но не по мне эти Евгении с Онегиными и деды Мазаи с зайцами. А тебе поможет.
Я порылся в шкафу, нашел и, окрыленный новой информацией, отправился домой готовиться к завтрашним урокам.
За ночь прочитал конспекты, программу и понял, что готовься не готовься, толку будет мало. Понадеялся на экспромт да на авось и лег спать.
Снилось, как ору на школьников, как они сидят вместо парт на алюминиевых раскладушках и зевают, а я складываю их в эти самые раскладушки и рассказываю про Пьера Безухова и Андрея Болконского. Школьнички вопят, как грудные младенцы, руки и ноги у них зажаты раскладушками, и я впихиваю каждому по очереди одну и ту же соску. Местная врачиха осуждающе качает головой и говорит про дезинфекцию. Потом рванула на себе халат и стала кормить эту ревущую армаду хитрованов грудью не то десятого, не то двадцатого размера, к ней присоединился завуч-физрук с рельефным торсом. Я тоже рванул на себе пиджак, но под ним ничего стоящего не оказалось, и ученички начали тыкать в меня пальцами и хохотать. Стало стыдно, и я проснулся.
