– Ренцо. Сирота я, подмастерье Антонио Мадини, серебряника… И вот сегодня…
Ренцо сокрушенно вздохнул и печально рассказал новому знакомому все, что случилось после того, как они поссорились.
– Ух, и наглецы же эти наемники, продажные шкуры. А начальники у них жестокие кондотьеры, чаще всего чужаки – тедески[6]. Что теперь делать? Не идти же к ним в казармы. Они тебя вышвырнут, как котенка. Дадут сапогом под зад да огреют ножнами от меча. И не думай разыскивать дароносицу, бесполезное занятие. Разве докажешь, что имущество архиепископа находится где-то у кондотьера… Куда же тебе податься, неудачливый малый? Ладно, что-нибудь придумаем. У меня много приятелей в этом городе. Они помогут пристроить тебя к нужному ремеслу. Хозяину на глаза не показывайся. В лучшем случае он на несколько лет упечет тебя за решетку.
– Ты-то где работаешь? – чтобы отвлечься от грустных мыслей, спросил Ренцо. – Что ты умеешь делать?
Чекко шел рядом с ним, немного впереди, и как бы в раздумье. Вдруг ученику мастера Антонио показалось, будто где-то рядом звонко запела канарейка. Он даже стал искать глазами дерево, где находилась веселая птичка. Наконец сообразил: ни дерева поблизости нет, ни канарейка тут не при чем. Это насвистывал, сложив губы дудочкой, черноволосый красавчик в заношенной, как у него самого, одежде и стоптанных башмаках.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся издававший приятный свист юноша. – Что, братец, забавно? Я еще умею передразнивать малиновку, дрозда и сороку… Даже соловья пытаюсь изобразить, но это трудно. Я с детства жил в разъездном балагане… тоже ведь, как и ты, сирота. Вот и пришлось выучиться петь, танцевать, издавать мычание, лай, мяуканье да свист разных птиц, чтобы веселить толпу. Надо было как-то зарабатывать на пропитание.
Ренцо даже рот разинул, когда, расставив руки и ноги, Чекко неожиданно прокатился перед ним колесом.
– Вот так ловкач ты оказался!
– Это еще что! – ответил на восхищение Ренцо случайный приятель. – Я умею балансировать на конце скамьи, поставленной только на две ножки, и ходить по тонкому канату, растянутому между двумя высокими повозками прямо над головами зевак.
– Так ты настоящий артист… – искренно удивился Ренцо. – Вот с каким искусником пришлось повстречаться! А я еще тебя ударил… эх!
– Ладно, позабыли про это приключение. – Чекко беспечно отмахнулся. – Зато у тебя руки как из железа. Сколько ты живешь на свете?
– Чего? – не понял, довольно замедленно соображавший ученик серебряника.
– Сколько тебе лет?
– А… вот-вот будет четырнадцать.
– Ты еще мелюзга. Мне уж шестнадцать. В школе при церкви грамоте учился?
– Да, целых три года. А потом только меня отдали в мастерскую к Мадини. Читаю и пишу я прилично. Ну а ты по годам готов в моряки или в солдаты. – Ренцо сказал это не без почтительности, ибо в Генуе после пятнадцати лет человек считался вполне взрослым. Не говоря о девушках: тех отдавали замуж в четырнадцать лет, иногда и в двенадцать.
– А скажи, малыш, не пробовал ли ты рисовать? Дело касается того, что я около двух лет как бросил выступать в балаганах. Я ученик художника. Как тебе понравится такое дело?
– Но я-то не могу писать красками. Однако изобразить грифелем контур для будущего литья или чеканки по серебру меня научили.
– О, это очень кстати! – обрадовался Чекко и хлопнул Ренцо по плечу. – Отведу-ка я тебя к своему синьору Пьетро Пинетти. Он замечательный умелец по письму красками. Когда-то синьор Пьетро рисовал портреты купцов, начальников военных галер и даже сенаторов. Но нынче маэстро оставил свою прежнюю работу. Сейчас растет спрос на другое искусство. И он стал одним из лучших картографов Италии, кроме таких, например, как Джованни Эсальтато, Кристофоро Коломбо… это генуэзцы… или великий флорентиец Паоло Тосканелли. О, это высокоодаренный, Богом отмеченный картограф! Наверно, он бы мог писать портреты богачей и епископов. Но теперь художники больше нужны для сотен морских капитанов. Пошли со мной, Ренцо. Я отведу тебя к синьору Пинетти, и ты станешь одним из его учеников.
