В первый визит до ссоры не дошло, но братья долго пробыть у мэтра не могли, их ждали дома. Взяв с Козимо обещание приходить почаще, Никколо на прощанье напомнил:
– И не женитесь.
Он сам проводил Медичи до ворот, вообще-то Никколи был добрым и как ребенок радовался, если его книги кого-то интересовали. Козимо интересовали, а потому он сразу стал любимцем гуманиста.
– Удивительный юноша, удивительный. Что-то подсказывает мне, что его ждет великое будущее. Не знаю какое, но великое. – Никколи убеждал Росси так, словно это не он привел понравившегося юношу.
– Да, вы правы. Но кем может стать сын ростовщика? Только ростовщиком.
Никколи вдруг резко повернулся к другу.
– А вот это от нас с вами зависит! – Он решительно перебросил конец ткани с руки на плечо и зашагал в дом. – Приводите его сюда почаще.
– Если не воспротивится его отец.
– А мы осторожно, – заблестел глазами Никколо.
В доме Никколи Козимо познакомился с теми, кто определял культурную жизнь Флоренции, – Леонардо Бруни, Поджо Браччолини, Карло Марсуппини… Все трое бывали во Флоренции наездами, ведь Бруни и Браччолини служили при папской курии секретарями. Они были не менее едкими и резкими, потому частые стычки происходили не с одной лишь Бенвенутой.
А еще со знаменитым уже Брунеллески.
Флоренция была городом богатых гильдий, ее ткани ценились во всей Европе, а купцы торговали повсюду, конечно, не как венецианские, у которых море, можно сказать, под ногами, но все же. И флорентийцы всегда любили свой город. Наверное, все любят свою родину, но флорентийцы еще и тратили немалые средства на украшение города.
Когда во Флоренции решили объявить конкурс на лучшую модель четырех ворот Баптистерия, основная борьба развернулась между местными скульпторами Гиберти и Брунеллески. Конкурс выиграл Гиберти, он и создал это чудо, которое много позже Микеланджело назвал «Воротами в рай». Оно того стоит. Разобидевшись из-за проигрыша в конкурсе на создание дверей Баптистерия, Брунеллески решил бросить скульптуру и заняться архитектурой, для чего отправился в Рим изучать древние развалины.
Джованни де Медичи впервые в своей жизни был приглашен в числе других уважаемых людей Флоренции для выбора победителя. Долго заседали, совещались, спорили… Козимо помнил, как ответственно подходил к делу отец, а еще как он бывал странно задумчив, подолгу смотрел на ворота собственного дома, на дома на улице. Наннина даже ехидно поинтересовалась у мужа, не намерен ли он и себе заказать новые ворота у Гиберти. Джованни спокойно ответил:
– Такое для всех, для себя нужно проще. Но я бы заказал Брунеллески, хотя его проект не победил.
– Брунеллески?! – ахнула Наннина. – Этому городскому сумасшедшему?
– Он гений, – коротко и спокойно возразил Медичи-старший.
Если и был во Флоренции более странный, чем Никколи, человек, то, несомненно, Брунеллески. Сполна прелести сумасшедшего нрава этого гения Козимо хлебнул позже, ведь ему пришлось много лет нянчиться с архитектором, впрочем, не с ним одним.
Не терпевшие ни слова против себя, Никколи и Брунеллески умудрялись не задевать друг друга, иначе их не спасла бы даже общая любовь к античности.
– Мы многое потеряли из того, что знали и умели наши предки, юноша. Главное – сам дух Великой римской империи. Великий Рим правил миром! – внушал молодому Медичи Никколи. – Вы не были в Риме?
– Нет. Конечно, нет, – чуть смутился Козимо. – Я никуда не выезжал из Флоренции, кроме нашего имения в Кафаджолло.
