Читать онлайн Ляна Зелинская - Чёрная королева: Огненная кровь (том второй)

1. Том 2. Часть 3. Время решений Глава 17. Странные союзники

Продолжение. Первая книга у меня на странице - "Чёрная королева: Огненная кровь (том первый)".

«…а потом он вернулся, Учитель, и я думал было, что пора мне снова прятаться. И скажу я вам, лицо у него было такое — краше в гроб кладут. И ежели бы мне надо было ставить ему диагноз, то я бы сказал Delirium furens* (это я по настоянию Альберта учу теперь лекарский язык и выучил уже пять страниц).

(*прим. лат. — «буйное помешательство»)

Так вот, он ходил из угла в угол, будто и вовсе не в себе, я уж молчал и всё ждал, когда же рванёт. Но не рвануло. Он притащил несколько книг, читал их весь день, как одержимый, и восклицал: «Ну, конечно!» и «Я идиот!», не ел и даже не пил вина (что странно!).

А после лежал долго в горячей ванне с задумчивым видом (читайте— в кипятке, потому что моются они тут такой горячей водой, что с меня едва кожа не слезла вместе с волосами!) и сказал, чтобы я приготовил лучший его наряд для бала, только вид у него был такой, будто он собирался не на бал вовсе, а разом на драку, похороны и эшафот. Я уже молился всем Богам и решил, что, была не была, пойду с ним, тем более что встретил я тут чудесную девушку, Учитель. Зовут её Армана, и я позвал её на свидание. Так что будем мы с ней следить за нашими хозяевами, как бы чего не вышло. Она, кстати, и есть служанка той самой Иррис, о которой я писал выше.

Отпишусь вам вскоре, потому как, чую я, неприятности близко. И гора эта страшная плюётся дымом второй день, а сегодня поутру и вовсе взбесилась. Думал я, рухнет на нас потолок, так всё трясло. И как только они все не боятся? А ведь не то, что не боятся — сегодня вечером по всему городу праздник в честь этого, вот и подумай, что у них тут за нравы?

Всех вам благ и долголетия, Ваш верный Цинта».

— Цинта? Ты сегодня подозрительно молчалив, и, судя по пяти листам твоего письма, я, похоже, натворил что-то ужасное? — спросил Альберт с усмешкой, разглядывая в зеркало воротник рубашки.

— Ставлю свои башмаки на то, что это так и есть, — хмуро ответил Цинта.

— И почему же ты так думаешь? Чутьё?

— А хоть бы и чутьё. Ты уж, ясное дело, так прихорашиваешься не для того, чтобы воздать почести чьей-то помолвке. Я ни разу не видел, чтобы ты столько времени перед зеркалом проводил.

Альберт провёл рукой по волосам и произнёс с какой-то безысходностью в голосе:

— Она снова меня отвергла.

— Да я уж не дурак, догадался. Только чего ты ожидал, мой князь? Что она упадёт тебе в объятья? С чего бы? У неё вообще-то жених есть — будущий верховный джарт и красавец к тому же, и она помолвлена, — Цинта подал ему фрак, — тебе надо её забыть, мой князь, мало ли на свете женщин!

— Забыть? — воскликнул Альберт. — Как ты себе это представляешь? Это невозможно, даже если бы я захотел, потому что она здесь, каждый день у меня перед глазами! Но дело даже не в этом…

— А в чём?

— В том, что я не хочу её забывать, — он прислонился к шкафу, — можешь ли ты поверить, что боль может быть приятной?

— Приятной? Боль? — Цинта недоумённо посмотрел на хозяина. — Как это вообще понимать?

— Я и сам не знал такого раньше. Но как бы больно ни было всё, что связано с Иррис… мне с каждым разом хочется этого всё больше, - задумчиво произнёс Альберт.

— Similia similibus curantur*, — произнёс Цинта с выражением и поднял вверх палец, — тебе нужно найти себе другую женщину, мой князь.

(*прим. лат. — подобное излечивается подобным)

— Пфф! Смотрю, ты преуспел в языке, — усмехнулся Альберт, а потом добавил серьёзно, — я никогда не испытывал ничего подобного, Цинта. Чего-то настолько волнующего, безумного и восхитительного. И уж, поверь, я не собираюсь просто так расставаться с этими чувствами. Мне не нужна другая женщина. Никакая другая женщина не излечит меня. А что ещё хуже, я не хочу излечиться от этого.

— Чего же тогда ты хочешь?

— Хочу, чтобы она стала моей. И я готов терпеть эту боль, потому что, чем сильнее боль, тем сильнее потом будет наслаждение. Аmabilis insania*.

(*прим. лат. — «приятное безумие»)

— Охохошечки! А ты и правда, совсем спятил! Ну, получишь ты её, а что дальше?

— Дальше? — Альберт надел фрак. — Если честно, то я пока не думал об этом.

— Вот видишь! Ты совсем, как безумец, который нашёл в лесу волшебный цветок и, поддавшись порыву, выкопал и принёс в кармане! А цветок возьми и завянь! Цветку, знаешь ли, нужен сад, клумба и уход. И заботливый садовник. У тебя разве это есть? Подумай, с чего бы ей бросать ради тебя своего жениха? Он, красив, знатен, он будущий верховный джарт и у него есть дворец, полный слуг! А что есть у тебя? Ненависть и шлейф врагов? Ты же готов погибнуть в битве за место верховного джарта, и что ей делать потом? Куда податься? Помнишь, я просил тебя не обижать эту девочку? И что ты мне сказал? «Можно подумать, что я только тем и занимаюсь, что обижаю девочек», — Цинта передразнил Альберта и добавил серьёзно, — отступись, мой князь. Не погуби волшебный цветок.

Альберт посмотрел на Цинту как-то странно, а потом расплылся в довольной улыбке и, схватив его за плечи, тряхнул несколько раз:

— Дуарх бы тебя побрал, таврачий сын, а ведь ты прав! Прав! Разрази меня гром!

Цинта смотрел на него непонимающе и осторожно спросил:

— В кои-то веки я прав! И в чём же?

— В том, что моему цветку нужно где-то расти.

— Охохошечки! Да я совсем не это имел в виду, — пробормотал Цинта.

— Нет, ты абсолютно прав, и я, пожалуй, приму все предложения от моей родни — от Гасьярда, от Эверинн и Себастьяна. Я стану богат. Куплю дом, заведу детишек, что ты ещё мне там советовал? И провалиться мне в пекло, но я готов обменять Иррис на Красный трон! Я отступлюсь, пусть Себастьян становится верховным джартом, мне всё равно, если она будет моей, - глаза Альберта сверкнули странным огнём.

— Да ты в своём уме, князь? — всплеснул руками Цинта. — Ты что же, думаешь, Себастьян вот так запросто тебе её отдаст?

— Посмотрим, что перевесит в нём — желание стать верховным джартом или любовь к Иррис.

— А ты уверен, что она захочет пойти с тобой? Ты её вообще спрашивал? С чего ты так уверен-то в её чувствах? Может, она любит Себастьяна? Насколько я помню, в прошлый раз она отхлестала тебя по лицу, и вот сегодня тоже отвергла! — воскликнул Цинта в отчаянии, видя, что доводы рассудка совсем не действуют на Альберта.

Но тот только усмехнулся и произнёс задумчиво, проводя рукой по шёлковым лацканам фрака:

— Когда женщина не хочет быть с тобой, когда ты ей безразличен, поверь, это заметно. Она глуха и слепа, она не слышит подтекста в твоих словах, она не замечает нежности в твоём голосе, не смущается, не трепещет и не пылает, как факел от твоих взглядов, не дышит через раз, когда ты стоишь с ней рядом. И у неё на шее не бьётся пульс так, что даже на расстоянии ты ощущаешь это биение. Она не станет оставаться с тобой наедине, имея возможность тысячу раз уйти, — Альберт похлопал Цинту по плечу и добавил, — я не безразличен ей, Цинта. Я это знаю. Я видел это сегодня в её глазах. Просто она слишком правильная, чтобы без колебаний упасть в мои объятья и отказаться от Себастьяна. И поэтому мне придётся идти длинным путём и сделать так, чтобы Себастьян сам отказался от неё.

— А как же Красный трон? – спросил с прищуром Цинта, предприняв последнюю попытку образумить Альберта. - Давеча ты ехал сюда с одним желанием – перебить родню и стать верховным джартом. С чего вдруг такая перемена в желаниях, мой князь?

— С того, что только дураки и ослы неизменны в своих желаниях.

***

«Дальше не станет легче».

Армана шнуровала её бальное платье, а Иррис думала. Нет, легче и правда, не становилось, становилось с каждым мгновеньем всё тяжелее. Когда утром она спешно вернулась из библиотеки, весь дворец уже гудел, как улей. Все высыпали к окнам, рассматривая белый столб дыма, что поднимался над вершиной, перешёптывались радостно, но в чём была эта радость, для Иррис так и осталось загадкой.

Завтрак накрыли на небольшой террасе с видом на море и гору, и в этот раз к ним с Себастьяном присоединился Гасьярд. Его появление Иррис показалось довольно странным. Он был гладко выбрит, тщательно причёсан и одет с иголочки, поклонился церемонно и поцеловал руку, но ей показалось, что поцелуй этот был слишком долгим, и её руку Гасьярд выпустил как-то неохотно. А затем он расположился прямо напротив, и его немигающий внимательный взгляд заставил сердце Иррис сжаться в недобром предчувствии.

Зачем он здесь? К чему все эти церемонии? Почему он так на неё смотрит?

Себастьян сегодня был приветлив и мил, сел рядом и спрашивал её о, казалось бы, обычных вещах — как ей спалось, как ей нравится погода и готова ли она к сегодняшнему балу, но под цепким взглядом Гасьярда, казалось, что все эти вопросы с подвохом.

Слуги разливали ароматный чай, свежие булочки пахли корицей и апельсиновый джем лежал на них янтарными каплями, но у Иррис совсем пропал аппетит.

— Как ты провела сегодняшнее утро? — спросил внезапно Гасьярд, глядя на неё поверх чашки из тончайшего фарфора. — Охрана говорит, ты встала с рассветом…

Этот вопрос был таким внезапным, что она даже растерялась.

Он говорил с охраной? Он что, следит за тем, куда она ходит?

— Я… была в библиотеке. Читала, — она сжала свою чашку обеими руками, чтобы не видно было, как они дрогнули.

— Так рано?

— Я люблю ранее утро, всегда встаю рано, — ответила Иррис уклончиво.

— И что ты читала?

— Поэмы… Поэмы Оллита, — ответила она.

— Читать поэмы так рано поутру, — Гасьярд чуть улыбнулся, — это романтично. Надеюсь, никто тебе не мешал?

— Дядя, кто мог ей помешать в библиотеке? Туда же ходит только тётя Эв, а как ты знаешь, она спит до полудня, — ответил за Иррис Себастьян.

— Ну мало ли, в связи с этой помолвкой дворец полон гостей, — ответил невозмутимо Гасьярд.

— Нет, мне никто не мешал, — поспешно ответила Иррис, надеясь, что на этом вопросы прекратятся.

Но Гасьярд посмотрел в чашку, словно на её дне лежал целый список таких вопросов, а потом снова перевёл взгляд на Иррис:

— Значит, ты была одна?

— Да, — ответила она коротко, впившись пальцами ног в подкладку туфель.

Вопрос был настолько неожиданным, что она солгала. Зачем она это сделала? Наверное, потому что надеялась прекратить этот странный допрос, а может, потому что это было менее ужасно, чем рассказывать о своей встрече с Альбертом. Но потом она подумала, что каждый раз, когда ей приходится лгать, пытаясь всё упростить, всё только усложняется. Эта ложь потянет следующую, и следующую, и если Альберт вдруг скажет, что говорил с ней утром в библиотеке, это… Это будет просто позор!

Но исправить уже ничего нельзя. Признаться в том, что на самом деле произошло, она так и не смогла. Лишь смотрела мимо Гасьярда на Грозовую гору, чувствуя, как колотится сердце.

«Здесь завтракают ложью, едят её на обед и даже дышат ею. Если ты хочешь здесь выжить — тебе придётся этому научиться».

И слова Альберта вспомнились так некстати.

Неужели ей и в самом деле придётся этому научиться?Почему Гасьярд вообще об этом спросил? Зачем он говорил с охраной? А если их всё-таки кто-то видел? Боги милосердные, это просто невыносимо!

— И ты не заметила ничего странного? Или необычного? — спросил он снова.

— Нет, — ответила Иррис коротко.

— А я думал ты поинтересуешься, что я подразумеваю под «странным и необычным», — он чуть улыбнулся.