— А именно?
— Что я пожалею об этом.
— Почему?
— Он рассчитывал на братскую солидарность.
— Братскую? Разве он тебе брат? Что это значит? — Тибальд придвинулся ближе.
— Это ничего не значит, — тихо ответил Рикард, — я сам по себе, он сам по себе. Я сказал, что он мне не брат. А значит, я ему ничего не должен.
— И откуда ты знаешь ашума́н?
— Тибальд, я много чего знаю, и мало что из этого тебя касается. Он всё понял и ушел, ты же за это мне платишь?
Тибальд отодвинулся, видно было, что ему не понравился ответ.
— К слову об оплате… Человек, которого ты искал…
Рикард посмотрел исподлобья.
— Да?
— А ты знаешь, что он ирдионский алади́р?
— Я знаю, кто он. Так ты его нашел?
— Он не так давно переехал в дом на улице Мечников, комнаты над аптекой Фило. Но я бы хотел предупредить тебя — не стоит связываться с рыцарями Ирдиона, чем бы они тебе не насолили.
— Я знаю, — Рикард прищурился и скупо кивнул головой.
Плата принята.
Турнир закончился вечером, и Рикард поспешил на скотобойни. Солнце висело на ладонь над горизонтом, и он торопился — не стоит заставлять Кадора Аркимбала ждать. Нужно побыстрее закончить с этой глупой дуэлью, ведь сегодня у него более важная встреча. Встреча, к которой он шел очень долго. С того самого дня, наверное, как проклятый дым поселился в его кошмарах.
Рокнийские бари́тты Рикард не любил. Так называемый городской меч — новомодное и бестолковое оружие позёров. Тонкое короткое лезвие, богато украшенная ручка, и гарда с серебром, золотом и гербами. Каждый юнец на Побережье, да теперь и в центральной Коринтии, предпочитал его. А чаще просто норовил похвастать богатым убранством перед соперником и дамами, нацепив баритту на такую же богатую перевязь. Впрочем, Рику было без разницы на чем драться, хоть на айяаррских яргах, хоть на кулаках.
Когда он подъехал к скотобойням, солнце уже пряталось в облака над горизонтом, окрасив их густым багрянцем, и сумерки вот-вот обещали смыть все краски, превращая день в ночь.
Он спешился, постоял немного, прислушиваясь, и потянул носом воздух. Нюх у него, как у собаки. Впрочем, у него всегда был очень чувствительный нос, как и у его матери. Но с той поры, как он попал в Ашуман и начал тренироваться, то стал слышать запахи не так, как обычный человек. И иногда это сильно мешало. Но помогало чаще.
Вот и сейчас он услышал их раньше, чем увидел. За густыми кустами жимолости стояли четыре человека. Один нервничал и потел, видимо, Ка́дор. Кто-то был облит одеколоном сверх всякой меры, и это точно Ви́льро — его секундант. От секунданта Кадора разило сапожной мазью. А четвёртым был лекарь. Запах химикалий из его саквояжа господствовал над всеми остальными: запахами скошенной травы, конского помета и пыли. Поодаль лошади. Никого больше и ничего подозрительного. Никаких ловушек нос Рикарда не уловил.
Он набросил поводья на сук и, перемахнув легко через остатки каменной стены, оказался прямо посреди моря крапивы. Жирная земля, когда-то досыта напоенная кровью убитого скота, была покрыта ею сплошь.
Все в сборе.
Кадор был здесь же, расхаживал широкими шагами, сражаясь с крапивой — делал выпады в воображаемого противника. И стебли вздрагивали, подрубленные острым лезвием, и медленно падали ему под ноги.
Нервничает. Это хорошо.
Видимо, новость о том, что ответчиком выступит Рикард, а не безусый юнец, сопернику не нравилась. И он разминался о траву зло и тщательно.
