– Дядя? – изумился Глен.
– Здравствуй, мой хороший, – елейным голоском пропел Камус.
Облаченный в белые штаны и рубаху с кружевными манжетами и жабо, он размашистым движением откинул за спину доходившие до лопаток волосы и спрятал окровавленную саблю в ножны.
Плутоватость Камуса чувствовалась во всём: в насмешливом взгляде, в кривом изгибе бледных губ. Даже его пальцы будто пускались в шальную пляску, когда он поглаживал подбородок. И одному только Умбре известно, на кой Камус нарисовал на щеке улыбающийся лик – две точки и дугу под ними.
– Мы с моей достопочтенной леди едва не пропустили всё веселье. – Камус сладко потянулся, протягивая руки к небу, и вдруг прокричал: – Милая Леит! Ну как я тебе? Сумел впечатлить?
Воины уже окружили Сэра́. Пока одни застёгивали на его руках оковы, другие помогали раненому стражу. Третьи озирались. В их числе пребывал и Глен. Ответ на невысказанный вопрос – к кому обращался Камус? – восседал на снегу у моста и скрывался в пошитой из кусков белой кожи кукле.
Она выглядела пугающе…
– С лестницы недавно упала, – с ноткой сожаления пояснил Камус. – Слегка раскорячило девочку…
Раскорячило – неподобающее слово. Правая рука куклы скручивалась вокруг шеи удавкой, левая нога была завязана узлом. Светлая шевелюра вздымалась над головой необъятным облаком. Глаза – алые пуговицы, под ними темнели разводы чёрной краски. Рот – круглый провал в набивке. Из-за него кукла казалась изумленной, будто охнула, да так и застыла – челюсть защемило.
– Аж зарыдала от восхищения, – Камус приложил пятерню к груди, как бы страшно польщённый. – Леит, ну что ж ты молчишь, право слово? Хоть бы благой ночи хранителям пожелала…
Кукла, само собой, не отозвалась, продолжая сидеть с открытым ртом и таращить в небо пуговицы.
– Владыка Дуги́! – Возглас нарушил тишину враз с тем, как за мостом распахнулись железные ворота.
Хранители уронили взгляды наземь и припали на колено. Глен последовал примеру собратьев. Покосился на Сэра́ – и воспоминание о недавней схватке разлилось в сердце горечью. Непонимание произошедшего твёрдым комом поднялось к горлу. Следом пришла усталость. Пришли невнятные, но дурманившие истомленный разум чувства хранителей: неверие и отрицание.
Обращаясь к своему дару в толпах, Глен зачастую терялся – как если бы превращался в ледяную глыбу, омываемую волнами. Он поспешил вырваться из плена чужих тревог, пока они не затянули, точно водоворот.
– Поднимитесь. – Голос владыки резал без ножа и надламывался, как старые кости.
Глен встал. Приосанился и обнаружил, что с боков его стиснули Дил и Кира́. Поклонился и встретил пронизывавший холодом взгляд: отец замер в двух шагах, рослый, с широким размахом плеч.
В народе поговаривали, что хорош тот правитель, которого слышно через всё поле. И отец с лихвой оправдывал эту молву. От него веяло обманчиво тихой первобытной силой, дремавшей в недрах плоти. Он двигался плавно и осторожно, как умудренный опытом старец, а на мир глядел кристально-чистыми голубыми глазами, на дне которых бушевали волны.
– Не помешало бы мне сну предаться, господа. – Глас Камуса прогнал застоявшееся безмолвие.
– Ступай, – сухо вымолвил отец, даже не поглядев на него. – А поскольку ты приходишься мне кровным братом, я даже позволю тебе пробудиться.
– Чёрная неблагодарность! – всхлипнул Камус. – Между прочим, это я твоего непробивайку сразил и…
