– Далеко же вас занесло, бабуль, – обратился я к ней.
Она подняла глаза, и пространство слева от меня тут же вздрогнуло и блеснуло острием кинжала.
Затем был звук рассекаемой плащевой ткани, прямо возле моей шеи.
Потом был ненавидящий взгляд Чернецкой, пересекшийся с моим, когда я падал вниз, обмякая.
Далее была кровь, текущая из раны, и я держался за горло.
После были звездное небо, ссыпаемые мне на лицо монеты, нависающий силуэт талантливой актрисы Анны Степановны, что одурачила меня притворной старческой согбенностью да ветхим пальто, и брошенное ею слово:
– Сдохни.
А в конце были только стук ее каблуков и изящный абрис фигуры, углубляющийся во тьму арочного проулка…
…Холодный ночной воздух обжигал мое лицо, невольно вторгающееся все глубже и глубже в его течения, и выбивал слезы из глаз.
Подо мной чернели каналы и тротуары, в меня угрожающие тыкали острые шпили башен, а надо мной слышались плавные движения взбивающих пространство каменных крыльев.
Четыре твердые лапы удерживали мое тело от падения, причем одна из них за шею, замедляя ток крови из рассеченного участка.
Я летел над Городом, и полет этот меня пьянил. Хотелось просто молчать и наслаждаться внезапно обретенной свободой и невыразимо прекрасной окрыленностью тела и духа. Хотелось раствориться в ветрах и стать одним из них – необузданным, беспечным и вечным. Хотелось оставить все позади… нет – внизу.
– Куда мы? – все же спросил я зачем-то горгулью.
– Экскурсия, – проскрежетала она в ответ.
– Но мне вроде к Доктору надо. Я кровь теряю.
– Не переживай, я тебя доставлю к нему.
– Ты только что пролетела над его домом.
– Время еще есть. Сначала экскурсия.
Когда мы пролетели над центром, горгулья сменила курс, и приступила к медленному снижению. Спустя минуту мы были уже не равными луне наблюдателями свысока, а вновь насекомыми, что копошатся в плоти темного живого монстра под названием «Город».
Немногочисленные прохожие, завидев нас, то шарахались, то падали в обморок, то, сопровождая полет взглядом, крестились.
Преодолев множество поворотов, мы подлетели к зданию родильного дома и зависли на высоте его третьего этажа.
– Гляди, – уставившись в одно из окон, сказала горгулья, – только что родился мальчик.
Вслед за горгульей я направил взгляд сквозь стекло и увидел, что акушер и вправду держит в руках крохотного новорожденного, говоря при этом:
– Поздравляю, у вас мальчик. Как назовете?
– Сыщик. Это маленький Сыщик, – отвечал мягкий женский голос.
– А какое отчество вписать?
– Не надо отчества. Просто Сыщик.
– Полетели дальше, – сказал я горгулье.
– Как скажешь.
Мы двинулись в сторону Императорского парка, приблизившись к земле настолько, что уже фонарные столбы возвышались над нашим полетом, хотя еще недавно такое могли себе позволить только небесные светила.
Обгоняя какой-то экипаж, тут же утонувший в нашей огромной хищной тени, мы обдули его исходящим от крыльев потоком воздуха, сорвав тем самым шляпу с головы возницы и ввергнув в ужас и его самого, когда он нас заметил, и лошадей.
В парке мы петляли между высоких елей, нагло вороша ночную гармонию природы, и парили вдоль тропинок, преступно разбивая любовную ауру немногих гуляющих пар. В самом центре этого места горгулья на секунду отпустила мою шею и на полном ходу врезала когтистой лапой по лицу памятника Императору, оставив на нем глубокие и испачканные моей кровью прорези.
