− Они, к твоему сведению, не клоуны, а люди. А ребятишки у меня свои имеются.
Действительно, Андрей, несмотря на свою молодость, значился отцом двоих пацанов тринадцати и восьми лет. Правда, оба были приемными: Мартынов, в отличие от других сослуживцев, приехавших в Первопрестольную из глубинки, женился не на москвичке, а взял за себя немолодую разведенку, мыкающуюся с двумя детьми в крохотной комнатушке заводского общежития.
Помнится, узнав об этом, многие в отделении покрутили пальцем у виска: дескать, совсем сбрендил. Даже Юрка не преминул упрекнуть товарища:
− Ты чего, Андрюха? За тобой же такие девки бегали: молодые, с квартирой!
− Молодые по-любому замуж выскочат. А пацанам отец нужен, иначе вырастут шалопаями без мужского пригляду.
А еще Андрей был патологически честен. Когда под закат перестройки в московских магазинах исчезли почти все продукты, Мартынов никогда не пользовался возможностью купить то же мясо или отоварить талоны на водку с заднего хода. Если почти все милиционеры, приятельствующие с местными продавцами, не упускали шанса раздобыть тот или иной съестной дефицит в обход многочасовых очередей, то старшина принципиально отказывался от подобных “льгот”, за что прослыл чудаком, а острый на язык Роговцев презрительно нарек подчиненного “святым”.
И все же Климанов по сей день считал, что ему повезло восемнадцать лет назад попасть стажироваться к Мартынову, а не к кому-нибудь другому. Именно старшина приучил его пахать на совесть, за что потом Палыч был всегда на хорошем счету у начальства.
7
“Пробка” рассосалась только за поворотом на Каховку, и Климанов, наконец от души пришпорив свою “Ниву”, погнал в сторону Профсоюзной.
Снег не прекращался. Мокрыми хлопьями он валил с неба, плющась о лобовое стекло, размазывался “дворниками” и вновь возникал перед глазами неровными белыми кляксами.
“Да, правильно я сделал, что остаток отпуска перенес на январь, − подумал Климанов. − В такую погоду черта с два поохотишься. Ни одна собака след не учует, даже если зверь пять минут назад прошел, − вон как метет!”
При мысли об охоте все его существо охватил знакомый азарт вместе с зыбкой тоской: выбраться к Деду на Мещеру вряд ли удастся раньше чем через месяц.
Охотиться он начал еще пацаном, в деревне, куда его отправляли каждое лето к бабке и отцову брату. Дядька, пятидесятилетний бирюк, души не чаял в племяше и сызмальства брал его с собой на речку и в лес. Рыбачить Лешка так и не пристрастился, а вот побродить с ружьишком в дальнем березняке или по полю, где в те времена водилась уйма русаков, Климанов полюбил. К восемнадцати годам он считал себя уже заматерелым зверобоем: как же, и на утку, и на зайца, и даже на кабана хаживал. Вот потому, когда Юрка предложил ему составить им с Петровичем компанию на ноябрьские праздники, Палыч с радостью согласился.
Выехали с вечера, на тогдашнем “Запорожце” Диденко. Утрамбовались в тесную малолитражку с трудом: огромному Евстафьеву пришлось отодвинуть переднее сиденье до упора, и то лишь для того, чтобы колени не упирались в лицо. Климанов, тоже не будучи субтильным, едва поместился сзади. Вольготно чувствовал себя только один невысокий поджарый Петрович, всю дорогу сочувственно посмеивающийся над приятелями и травивший по этому поводу анекдоты. Один из них Палыч помнил до сих пор: гаишник на посту заметил на дороге “Оку”, которая время от времени странно подпрыгивала, а когда остановил ее, выяснилось, что на водителя, двухметрового амбала, едва помещавшегося в своем крохотном автомобильчике, напала икота… Ох, как обиделся тогда Юрка на Деда, аж молчал всю оставшуюся дорогу!
