– Алёша! – восклицает она и, сжимая кулаки начинает скалиться, вспоминая, как военные с надписями ОПР на одежде оцепили завод и не пускали её к ребенку. – Где мой…
Но стоит ей заметить на заднем сиденье мирно спящего под синим байковым одеялом ребёнка, как гнев сменяется тревогой.
– Алёша! – Вероника тут же хватает водителя за чёрный рукав пиджака. – Что с ним?
Тот лишь бросает беглый взгляд в зеркало заднего вида.
– Да спит вроде.
– Алёша! Алёша!
Она оборачивается к ребёнку и вытягивается. Пытаясь дотянуться до ребёнка, она машет второй рукой, пытаясь найти опору, и случайно задевает рычаг автоматической коробки передач, непонятно как оказавшейся в таком старом автомобиле.
– Тише ты. Ещё выпустишь её.
Дотянувшись до плеча ребёнка, Вероника сначала легонько трясёт его, но с каждым разом ей приходится прикладывать всё больше усилий для пробуждения ребёнка и, понимая, что никаких сил недостаточно, её тревога начинает возрастать.
– Алёша! Алёша! Что с ним? Он не просыпается! Алёша!
В панике она переключается на водителя и, вцепившись в его локоть, начинает трясти его, отчего автомобиль покачивает из стороны в сторону:
– Почему он не просыпается?! – И только теперь Вероника полностью разглядывает сидящего рядом с ней шофёра. Она понимает, что у него нет запаха.
Не то чтобы Вероника могла сказать, как должен пахнуть человек, но есть же что‑то в каждом из нас, что делает нас живыми. Что‑то благодаря чему мы смотрим друг на друга и понимаем, что перед нами другой человек, а не бездушная кукла или робот. А вот у этого водителя этого нет.
– Как ваше самочувствие?
– Что?
Он точно один из них. Оборотень предупреждал о них.
– Голова болит? Кружится?
– Нет.
Он говорил если встретит их, то нужно притворяться мёртвой или глупой. Глядишь, побрезгуют и не тронут.
– Про завод помните? Ну что случилось там.
– Не совсем.
– Ладно. Так, а вы что делали там? В такой час. Ещё и с ребёнком.
– Гуляли.
“Глупой, а не тупой!” – рычит на неё собственный внутренний голос.
– Точнее, мы гуляли с Алёшей в лесу, а потом его похитили.
– Похитили? – удивляется водитель. – Кто?
– Его… отец…
Водитель нахмурился.
– Всё сложно. Его отец уголовник и он не живёт с ним…
– А вы кем приходитесь ребёнку?
– Я?
Воспоминания закрутились в ещё не до конца очнувшейся от сна голове.
– Он… Мой племянник. Я его опекун. Официальный. Назначенный судом. Мальчик тоже рад жить со мной.
На языке ещё вертится песок‑ложь, а этот в чёрном костюме может его учуять. Оборотень предупреждал. На его лице не сдвинулся с места ни единый мускул, а стеклянные голубые глаза смотрят на дорогу перед собой. И хотя от него не исходит никакого запаха, сразу видно: он не поверил.
– А‑а… То есть там на заводе… Это отец мальчика?
Вероника вспоминает безумные глаза и бессвязные речи.
– Да. Это был он.
– Был? Вы много‑то помните из того, что произошло?
В памяти вспыхивают расползающиеся порезы на шее отца мальчика.
– Нет.
– Тем лучше для вас. Скажите, вы колдовством никогда не увлекались?
– Что?
– Ну там всякие женские гадания, например, или духов, может, вызываете? Может, оборотней знаете?
Водитель смеётся как будто шутит, но Вероника знает: он не шутит. Она непроизвольно сглатывает, и в тот момент, когда её горло движется, она ловит пристальный недоверчивый взгляд водителя на своей шее.
– Что с Алёшей? Куда вы нас везёте?
Водитель глубоко вздохнул и распрямился.
– Я сказал: ребёнок спит. Едем мы к начальству. В чащу к Лешему. Он направит ребёнка в институт, где ему помогут проснуться и заодно решить, что делать с вами.
