Уже почти в полной темноте он натолкнулся на дверь – массивную, кованную. Никифоров попробовал толкнуть. Странно. Показалось, будто подалась она, подалась и тут же вернулась на место, словно навалились изнутри, прикрывая. Да нет, ерунда. Он толкнул еще раз, но – вполсилы, почему-то не очень и хотелось ее открывать. Нет, не дрогнула. На ключ, верно, заперта.
Он поднялся наверх.
– Ты… Ты где был? – Василь смотрел на него сердито и встревожено.
– Просто…
– Нет, я не к тому. Ходи, конечно, где хочешь. Хозяин здесь. Я только подумал, что ты ушел, убежал.
– Убежал? – Никифоров удивился. Чего-чего, а бежать… – Зачем?
От кого, скорее, но он не сказал вслух, удержался.
– Вот и я думаю, что такой парень, как ты, не побоится бабьих страхов.
– Каких это?
– Пойдем, – вместо ответа заторопил его Василь. – Голодный же весь день, харчеваться будем.
Но пошли они не наружу, а в келью.
– Здра… Здравствуйте, товарищ Купа! – этого Никифоров ждал меньше всего.
– Садись, – махнул рукой товарищ Купа. Сам он устроился на лежаке, сидел прямо, не прислоняясь к стене.
Никифоров сел на табурет. Василь поднял откуда-то сумку, поставил на тумбочку.
– Ну, пора бы и заправиться.
Говорил он как бы шутливо, но ни Никифоров. ни товарищ Купа не отозвались улыбками. Да и с чего улыбаться?
– Еда настоящая, добрая, еда простая! – приговаривал Василь, раскладывая припас. Настоящая, настоящая еда. Казанок теплой вареной картошки, сало, лук, домашний сыр, малосольные огурцы, еще что-то. И штоф виноградной водки.
– Ты ешь, ешь!
– А вы?
– Разве компанию составить… – Василь отщипнул кусочек хлебца и начал неспешно жевать. Товарищ Купа не шелохнулся.
– И выпить молодцу не грех, – плеснул из бутылки Василь. – Будем!
Никифоров хлебнул и закашлялся. Смерть-водка!
– Закусывай, закусывай!
Стало приятно, добро, еда показалась необыкновенно вкусной, хотя спроси его, что за вкус – не ответил бы.
– Здоровый мужик и есть должен здорово, – подкладывал еду Василь. Никифоров благодарно промычал, давясь куском толстой жареной колбасы.
– А теперь повторим!
Водка пришлась по душе, взбодрила, зажгла.
– Ну, вот что, – товарищ Купа заговорил, и Никифоров почувствовал – захолодало, что ли. Впрочем, водка грела хорошо, основательно.
– Вот что, – повторил товарищ Купа. – Ты – человек наш, Василь за тебя ручается.
– Наш. Весь в батьку. Я с батькой его – хоть в пекло готов был.
– Дела деревенские ты представляешь.
– Да, да, конечно, – закивал Никифоров.
– Много нечисти кругом, мрази. Плюнь – в гада попадешь. Дочь… Дочь убили, и теперь… – голос его пресекся, он остановился перевести дух.
– Ты… Вот, полегчает, – подал стакан Василь, но товарищ Купа отвел его руку.
– Не время. После. Вот, парень, какие дела. Мало, что убили, так опорочить мертвую хотят. Мы ей похороны готовим, наши, большевицкие, а они слухи распускают, баламутят народ. Ты, чай, слышал?
– Нет.
– Опозорить хотят. Сорвать похороны подбивают. А наши… – он опять замолчал.
– Подвела комса, – пояснил Василь. – Разбежались ребята, попрятались. Стойкости в них нету, закалу. Чуть до крови дошло – сдрейфили. Незрелые.
– До крови?
– Я это так, к примеру. До дела, имел ввиду.
– Но и кровь… – товарищ Купа, наконец, налил и себе.
– Да, конечно. Алевтина жизнь свою не пожалела…
– Ее и не спрашивали, Алю. Убили, и все. Найти, найти, кто сотворил, я бы… – он скрипнул зубами. Никифоров раньше думал, что это просто говорится так – скрипеть зубами. Теперь вот услышал.
