– Ты по сторонам не пялься, не любят они того, – предупредил Никифорова Василь.
А чего пялиться, подумаешь, невидаль. Он городки палаточные видел – не чета этому. Когда отец еще инспектором округа был…
Их окликнули у самого лагеря – дежурный, разморенный, потный, явно узнал Василя, и махнул рукой.
– В синей палатке они.
Палатка была обычной, синего – полоска над клапаном.
– Ты проходи, проходи.
Внутри было, как во всякой палатке – не свет, не мрак. На скамье за дощатым, наспех сколоченным столом, сидел в одном исподнем толстый и лысый красноармеец. Селедку ел. Гимнастерка и прочая одежда лежали в куче на другой скамье, и потому Никифоров никак не мог определить звание. А звание – оно для военного главнее лица. Что лицо, надел противогаз, и нет лица. Петлицы, петлицы, вот на что в первую очередь нужно обращать внимание, учил отец. Иной на вид – чисто комкор, и ступает вальяжно, и движения неспешные, величавые, а приглядишься внимательнее – э, да ты просто наглец, братец.
Интендант, подумалось вдруг. Всего-то – толстая складка на загривке, а вывод и сделан. Торопишься. Спешка да верхоглядство превращают разведку в… Нет, он не ошибся, сидевший, похоже, действительно был интендантом. Клочком газеты интендант вытер руки и только потом протянул обе навстречу Василю.
– Ну, кум, прощаться пришел?
– Уже снимаетесь?
– Нет, дня два еще постоим. А там да, там – ищи ветра в поле. За тридцать верст откочуем, под Станюки, что за Глушицами. Бывал?
– У нас только и дел по всяким Станюкам таскаться.
– Может, приходилось. Ты ведь непоседой был, знаю. Ну, зачем пришел, а?
– Пустяк. То есть, для тебя пустяк, а нам, сирым – ни в жисть не найти, – Василь подтолкнул Никифорова. – Излагай!
– Нам бы провода медного, для радио. Метров тридцать, – он хотел сказать – шесть, но с языка сорвалась цифра совсем несуразная. Не цифра, число, машинально поправил Никифоров самого себя. И все-таки, почему тридцать? Наверное, решил, что за меньшим куском и идти не стоило в такую даль.
– Тридцать… – интендант впервые посмотрел прямо на Никифорова. – Однако, губа у тебя…
– Я на колокольню, на самый верх антенну поставлю. Да заземление еще, – начал объяснять Никифоров, досадуя на собственную несдержанность. Дали бы пять метров, и хватит.
– На самый верх? Не свались только, – интендант пошел вглубь палатки, скрылся за ящиками, наставленными под самый потолок. – Тебе ведь обрезки не сгодятся. Одним куском, поди, хочешь?
– Двумя. На антенну и на заземление.
– Уже облегчение, – голос стал глухим, словно ушел интендант в невесть какую даль.
Василь подмигнул, молодец, парень, не теряешься. Несколько минут слышны были стуки передвигаемых ящичков, кашель интенданта да жужжание мух над селедочной требухой.
– Владей, – интендант возник неслышно. Взял да и появился.
– Спасибо. Большое спасибо, – Никифоров принял мотки. Хороший провод, многожильный, гуттаперчевой изоляции. – Немецкий?
– Да ты, вижу, знаток. Шведский. Для нашего дела бракованный, а тебе самый раз.
– Ты подожди меня там, снаружи. Нам поговорить нужно, – Василь присел на скамью рядом с интендантом.
Можно и снаружи, чин не велик.
Он выбрался на свежий воздух. О чем говорили внутри не разобрать, даже если слушать, но он не слушал. Что ему чужие дела, у него свое есть. проводу на глаз выходило много, действительно, придется на самую верхотуру лезть, раз обещался. Зато Москву принимать будет, Ленинград, Киев.
