– Идем, – подтолкнул его Василь.
Он опомнился, огляделся, не заметил ли кто. А чего замечать? Смотрит, и смотрит себе. Да и не до него, Никифоров теперь слышал, как плачут тихонько бабы, невнятно переговариваются мужики.
– Идем, – согласился он. – Куда?
– А рядом, совсем рядом. Поговорим, тебе передохнуть нужно. Ты, случаем, не Кузьмы сын будешь? Кузьмы Степановича?
– Верно, – Никифоров охотно шел бы и далее, но Василь просто завел его в закуток той же церкви, впрочем, теплый и светлый.
– Так я с ним вместе на Кавказе воевал, надо же! Он эскадроном командовал, ударным, сорок сабель. Не рассказывал про меня? Я отчаянным рубакой был, пока вот… – Василь показал на пустой рукав.
– Вроде нет, – но Никифоров знал точно. Отец о гражданской вообще не говорил. Про германскую, на которой «георгия» получил, порой вспоминал, а гражданскую – нет. Бил белую сволочь, и никаких подробностей. Даже обидно было поначалу, у всех отцы герои, как послушать, а его будто на печи сидел. Откуда же награды – шашка именная, наган, самого Фрунзе подарок, орден Красного Знамени? Потом понял – не кончилась для отца та война.
– Конечно, нет. Кузьма Степанович, он зря болтать не любил. Молчун.
Никифоров не знал, что ответить. Похоже, и не нужно отвечать. Не требуется.
– Практика, это полезно. Среди народа поживешь, жизнь нашу узнаешь поближе. Ты устраивайся, устраивайся. Владей, твое жилье – на все лето.
– Здесь? – Никифоров оглядел голые стены.
– Ага, прямо в клубе.
В углу комнаты стоял топчан, рядом тумбочка и пара табуретов.
– Мы тут подумали и решили, что так лучше. Конечно, не ждали, что с Алей… – Василь оглянулся, понизил голос: – Утром ее нашли, спозаранку. Мы в район сообщили, но что район… Я тут вроде, как милиция, – добавил он.
– Да…
– Застрелили. Фельдшер из соседнего села, из Шаршков, ее осматривал. Пулю достал. Почти навылет прошла, сквозь сердце.
– Кто же?
– Стрелял-то? Кабы знать… Сволочь кулацкая. У нас ведь куркуль на куркуле. Я отчего тебе рассказываю, Иван, нас ведь совсем мало здесь – партийных, комсомольцев. Дашь слабину, и с потрохами сожрут. Потому я на тебя рассчитываю.
– Да, я всегда… – Никифоров был слегка ошеломлен.
– Вот и хорошо. Сверху указание пришло – показательные похороны устроить. Собрать актив района, из области пригласить. Пусть видят – не запугать им нас. Комсомольский караул устроить до похорон, потому и в клуб ее перенесли. Ну, и еще – тут прохладно, понимаешь. Похороны через три дня будут, если жара, то…
– Я понимаю, понимаю. А где все случилось?
– В том и закавыка. На винограднике Костюхинском…
– Это у которого дом с петухами?
– Точно. Ты, вижу, востер, как отец. Времени не теряешь. Понимаешь, кабы Костюхины здесь были, и думать тогда нечего. Но они на свадьбу всем домом поехали, никого в селе не осталось. В Шаршки, там брат Костюхинский женился.
– А что она… Аля… делала там?
– На винограднике? Не знаю, – Василь посмотрел на Никифорова, вздохнул. – Они, Костюхины, понимаешь, неуемные, до богачества больно жадные. А на клуб денег копейки больше положенного не дали. На церковь-то не жалели. Какой-то сорт особенный винограда растить надумали. Наверное, посмотреть хотела, побег взять. Не знаю. Нашел ее Пашка, малец есть у нас такой, вот он точно за побегом полез. Ты вот что, посиди, или пройди по селу, приглядись, с людьми познакомься. А к вечеру я комсу соберу, сюда придем, поговорим. Насчет харчей не беспокойся, мы ту повинность на куркулей возложили, кормить будут сытно. Сейчас и пришлю кого, – Василь неторопливо встал, махнул рукой. – Присматривайся.
