Как возможно такое, чтобы кто-то, нагрузив полку дополнительным весом, да еще несколько дней назад, не мог надеяться, что она выдержит его? Для Саши такой вопрос не вызывал сомнений, если только при этом не было чьих-то противоположных желаний. Ведь на самом деле, он же пожелал себе добра, и упавшие книги не зашибли ему плечо, или разлившееся из лампы масло не обожгло ему пальцы. Боже, как он ненавидел огонь!
Одно за одним самые разные события пугали его с тех пор, как появился Волк и заставляли отказаться от поисков всякой логичности в происходящем, от чего его поведение не становилось умнее, а желания целеустремленней: он знал это, и знал, что должен исправить это. По крайней мере, он знал, что его мысли недостаточно отчетливы, поэтому и все воспоминания, доставшиеся ему от Ууламетса, рассыпались по ночам в произвольную мозаику, где были перемешаны и дом, и река, Ивешка, еще в детстве, лес, в те времена, когда деревья над рекой были еще живы, и все это смешивалось с воспоминаниями о «Петушке», тетке Иленке, дяде Федоре, старухе-соседке, той самой, которая называла его колдуном…
Тот так называемый колдун из Воджвода, дурно пахнущий старик, к которому однажды привел его дядя, точно так же, как и многие другие люди обычно приводили детей, подозреваемых в колдовстве, чтобы отдать их в ученики к кому-нибудь, кто мог сделать их безопасными и полезными… Этот старик отказался взять его, заявляя при этом, что у парня нет никакого колдовского дара, а просто-напросто этот мальчик обычный неудачник. Затем этот старый шарлатан продал дяде Федору очень дорогой рецепт против этого невезенья, чтобы защитить его дом.
Он попытался сегодняшней ночью не слишком гневаться ни на этого старого вруна, ни на дядю Федора. Желай всегда, чтобы не было вреда, говорил бывало Ууламетс, прежде всего желай только этого. Но сам-то Ууламетс продолжал ненавидеть и своих учителей, и собственную жену, и собственную дочь, и собственного ученика, Кави Черневога…
Это было похоже на то, со страданием подумал Саша, как попытаться отдохнуть в кровати, полной змей, и все время думать лишь о том, какая из них была самая опасная.
Возможно, ему следовало поговорить с Петром: они могли бы поговорить прямо и о самых сложных вещах, ведь Петр, будучи умудрен в мирских делах, временами имел очень хорошее чутье на правильные ответы.
Но как он мог просить Петра не рассказывать этого Ивешке, если речь заходила о волшебстве и если учесть, что Ивешка могла очень хорошо чувствовать каждую перемену в нем и всегда хотела знать – почему?
Он перевернулся на бок и уставился на стену, рассматривая рисунок на досках и стараясь не думать об этом и не поддерживать в себе подозрений: колдун, склонный обращать свои желания к чрезвычайно неустойчивым и сложным вещам, мог впасть в самообман даже по поводу того, на чем были сосредоточены его настоящие интересы. А что же можно было ожидать, имея наследованные от старика воспоминания, в беспорядке мечущиеся в голове, да еще смешанные с его собственными?…
В Воджводе клиенты в «Петушке» косо поглядывали в его сторону: «Видишь, колдун подслушивает тебя», – обычно говорили они, подталкивая друг друга локтями. «Будь поосторожней на язык…"
Или дочки булочника тихо шептались в уголке: «Ни в коем случае не смотри ему в глаза, тогда он не сможет околдовать тебя…"
А тетка Иленка говорила, когда разбивалась тарелка: «Я-то знаю, у кого здесь дурной глаз…"
