– Это не мой дом.
– Я уверена, что папа предназначал его тебе.
– Твой отец оставил мне только книгу, и ничего больше.
Ложка стукнулась о стол.
– Папа оставил тебе еще много чего.
Наступила долгая тишина.
– Не так много, как ты воображаешь, – сказал он. Он хотел, он пытался сказать это уже много лет. Но теперь он видел, что эти слова не оправдали его надежд, видел по линиям ее подбородка.
– Ты не знаешь, что я воображаю.
– Ивешка, – сказал он, углубляясь все дальше и дальше в ту область, где разговор может стать опасным. – Ивешка, ведь ты не хочешь, чтобы я оставался здесь? Не так ли?
– Я никогда не говорила, что не хочу видеть тебя в доме. Я не хочу видеть тебя здесь, сейчас, вот и все. Я не хочу видеть тебя в моей кухне и не хочу вести разговор об этой проклятой лошади. У меня уже голова разболелась от разговоров о ней!
– Ты злишься на меня.
– Я не злюсь на тебя! – Она швырнула кухонное полотенце. – Ты так ничего и не понял, Саша Васильевич. Я не знаю, кто вбил тебе в голову эту мысль о баннике, но ты поступаешь как настоящий дурак, ты уже целый месяц ведешь себя как дурак, и я хочу, чтобы ты прекратил это! Если тебе так необходим банник, пожелай сам все, что только хочешь.
– Вот об этом-то я и беспокоюсь, – сказал он. Ему хотелось, чтобы она знала, как он был смущен и испуган, потому что он не был таким, как ее отец, и даже не был уверен в том, что знал, как тот хотел удержать их от совместной жизни под одной крышей, равно как не знал и того, была ли мысль о постройке отдельного дома его собственной мыслью, или она все-таки принадлежала Ууламетсу.
Это вывело Ивешку из равновесия. Она хотела чтобы он вышел из кухни, хотела чтобы он отстал от нее со своими желаниями и со своими опасениями, хотела запретить разговоры о постройке еще одного дома, хотела чтобы он не расстраивал Петра своими мыслями и никогда не говорил с ней об отце, прекратил желать по три-четыре вещи одновременно и вообще прекратил что-либо желать. Она крепко сжала руки и прикусила губы, прежде чем какое-нибудь слово могло сорваться с них.
– Я нахожусь в затруднительном положении, – сказал Саша, очень осторожно, – и даже если никто из нас не считает, что это правда, я знаю, что на самом деле это так. Ведь очень трудно находиться всегда рядом с Петром…
– Но я не чувствую в этом никакого неудобства, хотя все время нахожусь рядом с ним!
– А я чувствую, – сказал он, напрягая свою волю и желая, чтобы она была откровенной с ним. – По крайней мере для меня этих ощущений вполне достаточно, чтобы так говорить, а кроме того, я жил в городе, среди людей…
– Я далеко не дура! И не принимай меня за такую!
– Я знаю это.
– Я устала слушать об этой проклятой лошади! Я не хочу ничего желать, я хочу только мира…
Она остановилась и прикусила губу, надеясь, что это желание сохранится. Он попытался помочь ей.
– Пожалуйста.
–… мира для всех нас, – твердо закончила она. – И оставим все это как есть.
– Ивешка, я не совсем уверен в происходящем, я не уверен в том, что мы делаем.
– Оставь это в покое! – сказала Ивешка. Она отвернулась от него и начала поправлять стол.
Саша же продолжал:
– Так ты поможешь мне отыскать банника?
– Я до сих пор не понимаю, зачем. Я не понимаю, почему он имеет такое значение, и не понимаю, как могу остановить тебя, когда ты собираешься сделать что-то. Здесь просто не о чем говорить.
– Но это нечестный ответ, – сказал он.
