В девятиэтажке за историческим кварталом жила Аня, Сафронов провожал ее из школы домой, тащил ее ранец. Недавно случайно обнаружил ее в «одноклассниках», уехала жить в Словению, выучила язык. Девчонки всегда умнее, девчонки в Словению, Францию, Данию… Мальчишки – в тюрьму, в могилу… Встретиться Аня не захотела, он предлагал. Просто встретиться, где-нибудь вне России, вспомнить, поговорить. Пренебрегла. Дура.
Сафронов посмотрел на часы, до отлета московской чиновницы оставалось часа четыре, Сафронов хотел перехватить ее в аэропорту, попрощаться. Он встал со скамейки, недоеденный сочень бросил собачкам, самая шустрая вмиг его проглотила. Творог не стал лучше.
Трасса в аэропорт Емельяново, казалось, сама неслась под колеса. Таксист попался неразговорчивый, хотя лицо открытое, светлое. – На молчуна не похож. – Нервничает он, что ли? – подумал Сафронов и тут же припомнил недавно виденную статью о войне таксистов за территорию аэропорта. Хотел ненавязчиво начать разговор об этом, но передумал: как человек воспримет – неизвестно, вдруг это слишком для него остро, болезненно. Вместо этого журналист заговорил об аэропорте, о том, что он назван именем Дмитрия Хворостовского. Сафронов хорошо помнил Дмитрия Александровича, тот часто приезжал в город с благотворительными концертами, оплачивал строительство нового здания института искусств, а потом публично негодовал, что средства разворовываются. Как бы он отнесся к тому, что его именем назвали аэропорт? Астафьева еще при жизни спрашивали о возможности назвать аэропорт его именем, на что писатель от души рассмеялся, и назвал это величайшим идиотизмом. Водителя эта тема не волновала. О Хворостовском он что-то слышал, но кто такой Виктор Астафьев – не знал. – Обычное дело, – подумал Сафронов, – у нас недолюбливают своих знаменитостей.
Кортеж чиновницы появился почти сразу же после того, как Сафронов выбрался из такси. В здание аэропорта журналист решил не входить, подождать московскую ревизоршу на улице. И она появилась в окружении строгих мужчин, невысокая, светлая, яркая; сразу его заметила. – Двигай к депутатскому коридору, я туда подойду, – махнула она Сафронову. Света ему искренне нравилась, как-то по-особенному тайно и глубоко возбуждала. Сафронов кивнул, внутренне восхитившись: простая, горлопанистая, нахальная, но такая прекрасная.
– Как ты? – начала первой Светлана.
– Хорошо.
– Почему на моей конференции не был?
– Ты же знаешь, я не люблю формальные вещи. Мне лучше так…
– Тебе интим подавай, – усмехнулась Света.
Сафронов кивнул, улыбнулся. От женщины просто невероятно, притягательно пахло; за этот аромат ее и любил тот, кто поставил ее на эту работу.
– А зачем ты в аэропорт приехал? – поинтересовалась чиновница. – Тоже улетаешь?
– Нет, мне еще рано, еще есть дела, – ответил Сафронов, – просто тебя повидать хотел.
– Мило, – без улыбки сказала Светлана, – повидал?
– И рад этому.
– Тогда побегу я, – сказала Света, вставая.
– Погоди, – Сафронов взял ее за руку, усадил, – вспомнилось почему-то…
– Что?
– Помнишь, как мы у Андрея Игоревича на яхте гостили?
– Конечно.
– Так хорошо было. Адриатика, солнце, вино…
– Коллекционное.
– Неважно… И небо такое чистое-чистое.
Светлана слушала в ожидании, когда он выпустит ее руку. Сафронов почувствовал, отпустил. Чиновница встала.
– Ты расскажешь ему? – спросил Сафронов.
– О чем?
– О том, что здесь творится… Возмущение, все такое…
