Потом бабушка ей всыпала, конечно, а все штыри замотала старыми вязаными носками, дырки в которых заштопать было уже нельзя.
– Да, бабушка?
– Риточка, что-то худо мне, милая, – голос Людмилы Петровны был слабым, жалобным, лишенным прежних стальных ноток главнокомандующего, – ты бы заехала на днях ко мне, как выходной будет, а?
– Да я вот без выходных работаю, бабушка, как только – так сразу.
Выходные у Риты были, но проводить их у бабушки, несмотря на вопящее внутри чувство вины и жалости, она не собиралась.
– Ну хорошо, хорошо, ты только сразу, ладно? Что-то чувствую я себя не очень… Ты осторожно, болезнь, говорят, ходит.
«Знала бы ты, что ко мне на щеку пришло», – подумала Рита, но оставила эту мысль при себе, лишь сердечно попрощавшись с бабушкой и клятвенно пообещав вскорости приехать.
Пятно, ушедшее из памяти, всплыло в голове снова, и Рита малодушно подумала: может быть, оно уже исчезло?
Ноги сами привели ее в ванную.
Руки, кажущиеся по кукольному чужими, коснулись повязки, осторожно, медленно стянули ее, миллиметр за миллиметром обнажая кожу, зараженную пятном.
Пятно не исчезло, оно изменилось, углубилось, точно разъедая щеку, за темнотой пятна на мгновение белым призраком очертились зубы, а потом его вновь заволокла непроницаемая темнота. Рита сдавленно хихикнула, подумав, что скоро можно будет в эту дыру складывать вещи, как на полочку, а после зажала рот руками, бессознательно не касаясь пальцами пятна, в стремлении подавить рвущийся наружу истеричный смех.
Пятно что, стремится сожрать всю ее? Что дальше, нос, губы, глаза?
Сюрреалистично, но она не испытывала никакой боли, ни малейшего ощущения, что что-то не так, и лишь касаясь языком щеки, чувствовала странную невесомость языка, который точно парил, не ощущая ни свежего наружного воздуха, ни преграды.
«Это какой-то бред», – подумала Рита, вытирая выступившие на глазах слезы.
«Это какой-то бред», – подумала Рита, выходя на работу на следующий день, обратив внимание на лоб своей начальницы, на котором красовалась неловко прикрепленная пластырем повязка.
«Это какой-то бред», – подумала Рита, когда мама сказала ей, что ее бабушка, Людмила Петровна, пятидесяти восьми лет отроду, не имеющая страшных хронических болячек, крепкая и удивительно бодрая – умерла прошлой ночью.
Людмила Петровна, всегда напористая, как танк с густо кудрявящейся темной шевелюрой, энергичная и пышущая эмоциями, абсолютно не вязалась со смертью.
На похоронах Рита не могла смотреть на лицо покойной, прикрытое густой непрозрачной вуалью. Рите казалось, что это огромная чернокрылая моль уселась на лицо ее бабушки.
Мерно гудел в воздухе чей-то голос.
Бабушка медленно опустилась в глубину могилы, толпа вокруг почтительно отступила.
Впервые за вечер Маргарита подняла глаза.
Почти каждый из гостей опускал взгляд, касаясь рукой свеженькой повязки.
