Черный барин - страница 10

– Да чё там, мы не малые, не заблудимся, коли леший не заведёт. Перейдём через речку по мосткам, а там сразу и тот самый лес начнётся. Мы прошлым летом с батей после Ильина дня к помещикам Ржевским наезжали, муку с мельницы возили.

– Гляди, Егорка, коль к вечеру домой запоздаем, матушка с нас три шкуры спустит. Да и есть дюже хочется, а в печке с утра в горшке каша осталась.

– Не боись, поспеем, дык, я с собой краюху хлеба прихватил, с голодухи не помрём.

– Ну тады пошли.

Чёрный барин нервно заходил по гостиной из угла в угол, привычно обходя кучи мусора и поломанную мебель, и под ним всё время, будто плачась, жалобно скрипели половицы. Купаве показалось, что при следующем шаге хозяина, прямо сию минуту, весь этот захламлённый особняк от лёгкого сквозняка непременно возьмёт и немедля развалится как карточный домик.

Наконец-то Твердовский остановился, выдохнул и высказался:

– Нет, ни в коем разе, ноги моей там не будет! В нынешний великий век просвещенья и науки, когда достопочтенные учёные, в том числе наши россейские ньютоны, пристально изучают натуру, куда вы меня зовёте, к бородатым невеждам? Ну да ладно, так и быть, вы особа младая, так сказать, зелёная, вам всё простительно. Хотя мне ли об этом рассуждать, тьфу, старому чернокнижнику и пособнику всякой нечисти. Ворочусь-ка я к своей горемычной судьбине, по романному наречию будет – «фатум» или «злой рок».

Помолчав немного, старик продолжил:

– Так, стало быть, давным-давно, милая барышня, моя жизненная авантюра-то и приключилась. Служил, значит, я совсем безусым юношей в Калуге секретарём при самом воеводе, то было ещё при покойной матушке-императрице Елизавете Петровне. Не поверите, имелась у меня даже шитая ливрея, во как! Доводилось встречать курьеров с депешами прямо из Санкт-Петербурга и Москвы. Воеводе, бывало, передам в руки конверт, он сличит сургучные печати, подаёт мне обратно и так любезно сообщает:

– На-ка, братец, продекламируй. У тебя глаза-то новые, не чета моим.

А какое общество! Драгуны и гусары саблями гремят, пехотные офицеры – со шпагами и напудренными буклями. А какие знатные дворяне отирались подле воеводы! Были даже в бархатных шубах с золотыми кистями. Вот это вам, сударыня, не колодники, поющие «Христа ради!». Ещё имелось родительское имение, почитай, в пятьсот душ в здешних краях. А вот когда дворянам долгожданным императорским указом дозволили более не служить, значит, ни в армии, ни на штатской службе, так я сразу подал прошение об отставке и махнул в родную усадьбу на постоянное жительство. Вскоре я по случаю благополучно женился на дворянке Марфе Андреевне из нашего уезда, она мне родила двух дочек и сынка Петрушу. Будучи по природе добрым человеком, я отпустил на небольшой оброк своих крестьян и хозяйством мало занимался. Всё в жизни сложилось чин по чину: с утра принимал ключницу да старосту, пил кофе, а следом с управляющим, если позволяла погода, отправлялся в объезд имения – смотрел на работы да прикидывал виды на урожай. Далее обед с телятиной и холодцом, кислые щи или ботвинник, но непременно с мясом. А ввечеру зажигали свечи и на стол подавали частенько кулебяку, а к чаю – малиновое варенье. Всё бы ничего, да вот только стал я модные журналы почитывать: и французские, и наши – столичные и московские, где как бы между делом щелкопёры-писаки всех бранят – и стар и млад, – да без конца насмешничают над всем, начиная от многовекового нашего землеустройства, завершая политикой. А когда ещё и великая смута, то бишь революция, случилась во Франции, и несчастного короля Людовика лишили, так сказать, головы, словно какого-то душегуба или вора, вот тут и меня прямо без удержу понесло вразнос. Как, знаете, случается: конная коляска разгонится, а кучер лошадей не может остановить, и тогда прямо беда – бах-бах. А после в губернской газете некролог в чёрной рамке: мол, погиб господин такой-то… Вот и я: на что ни посмотрю, вижу всё не так, как надо! Брошу взгляд на коня – так меня бесит, что лошади-то наши невелики ростом по сравнению с английскими; возьму в руки сукно – коли оно отечественное, то, стало быть, тоже непременно дрянь; а уж люди-то наши все сплошь пустоголовы и ленивы. А уж если во Франции сами французы голову рубят друг другу, то и нам, сиволапым, давно пора этим заняться. На этой почве одолела меня великая скука и горькая, как настойка ключницы, тоска. Хотел было из дуэльного пистолета застрелиться прямо у себя в кабинете, да детишек боялся напугать: вдруг заикаться начнут. Ну да ладно, подлечился домашним вином – и печальные мысли оставили меня. После загулов постановил всей душой предаться наукам и улучшить жизнь всего человечества, так сказать, встать на путь прогресса. Принялся я с утра до ночи опыты разные ставить. Выписал, значит, к себе одного смышлёного студента-химика в помощники из Москвы. Да, признаюсь, сударыня, скоро мне всё прискучило – корня жизни мы не отыскали, впрочем, эликсира вечной молодости – тоже, да и философского камня так и не обнаружили. Знать, ни золота тебе, ни вечной жизни. Опять тоска. А тут мимо имения один то ли чернявый колдун какой, то ли каббалист проезжал, знать, спешил к себе, в Малороссию. Да, как назло, – видать, и правда судьбина – колесо кареты не вовремя сломалось на наших ухабах али с самой Казани крутилось волчком, кто ж его знает. Вот он и завернул в нашу деревню, значит, к кузнецу Ивану. А я там невзначай оказался… Вот вам сызнова качнулось колесо судьбы-фортуны. Ну да ладно, наша Акулина, жена коваля, поставила нам с гостем самовар, вот мы с заезжим и разговорились. Я возьми, милая барышня, по своей полной глупости, и поведал ему о кручине, что какой год меня гложет. Так этот проходимец ласково говорит мне, ну прямо бальзам льёт на мою душу: «Помогу вам непременно, у меня как раз то, что вам нужно, имеется. Но за сто рублей и обязательно серебром – бумажками не возьму», – а у самого глазки блестят и руки дрожат от нетерпения, и схож он с чёрным пуделем (я таких у губернатора дома печеньем подкармливал, а они мне руки лизали). Тут и дёрнул меня нечистый пойти на поводу у этого речистого проходимца. Отвалил я ему кучу деньжат, а он мне, поганец, сунул в руки книжечку одну в чёрном сафьяновом переплёте: мол, штука редчайшая и вдобавок заграничная, из самого Рима привезённая с тайной оказией. Да велел всё внимательно прочесть, ну и после досконально исполнить, что там написано, проделав пару обрядов.