Как только в окнах зарозовела заря, пришла Поветиха. Как всегда – с новостями.
– Слыхали, в деревню к нам новый жилец пришел?
– Это когда же?
– Да вчера, в самую пургу. Видный такой мужчина! Говорит, вдовец.
– Откуда же он явился?
– Кто его знает, не сказывал! Остановился пока у дядьки Ивеня.
– Он что, родственник ему, или как?
– Нет, какой там родственник! Просто в крайний дом постучался. Кто же в такую пургу путника в избу не пустит? Говорит, надоело по свету мыкаться, хочет у нас на постоянное житье остаться.
– А где же он жить будет? У Ивеня и без того полна хата народа, а избу строить зимой тоже не дело.
– Вот я и пришла к тебе по этому поводу: одна ты пособить можешь!
– Нет уж, я к себе чужого мужика не пущу жить! – Поляна даже руками замахала.
– А тебя никто и не просит его к себе пускать. Дом свекра твоего и по сей день пустует. Он-то мужику и приглянулся. Ты, как единственная хозяйка, не разрешишь ли ему там поселиться?
– Опомнись, Поветиха, ты забыла, что дом тот – нечистый, кровью запятнанный? Вся деревня его стороной обходит. Как же в нем жить?
– Да знает, знает пришлый, что дом этот дурную славу имеет. Только ему – все равно.
– Ну, коли так, его дело. Пускай живет, если хочет.
– Вот и хорошо, вот и спасибо, Поляна. Доброе дело сделала. Пойду к Ивеню, передам твое согласие бобылю. То-то он обрадуется! – и Поветиха засеменила в двери, на ходу заматывая голову платком.
– Мам, а я никогда бы в этом доме не поселилась! Как вспомню, что в нем с Синюшкой сделали, – мороз по коже. А вдруг темные все еще в доме прячутся?
– Кто их знает, может, и прячутся. Знаешь, доченька, у меня вот что из головы не идет: мужики те, вроде, в доме были, а следов не оставили. Пыль там везде нетронутая была. И еще: показалось мне, что один из них – дед твой, а ведь он покойник уже десять лет! Если бы и ты темных тех не видела, я бы подумала, что все мне просто привиделось со страха.
– Да ладно, мамулечка, чего гадать-то! Вот поселится в доме жилец – тогда и посмотрим. Если там что нечисто – он и дня не проживет, сбежит!
Яся деловито загремела посудой, а Поляна накинула шубейку и отправилась доить корову. Немного погодя она вновь вошла в избу с полным подойником.
– Яся, ты крынки пригото?.. – Поляна так и не договорила, удивленно уставившись на сидящего на лавке мужчину.
На вид ему было лет сорок: виски уже начали серебриться, в черной бороде тоже тут и там поблескивали седые волоски. Жесткое, волевое лицо можно было бы назвать приятным, если бы не глаза. Заглянув в их бездонные черные глубины, Поляна почувствовала легкое головокружение и озноб по всему телу.
– Вот, хозяюшка, пришел поблагодарить за жилье.
Гость не встал, не поклонился, не поздоровался даже, как принято было испокон веков. Напротив, он вел себя так, будто это Поляна пришла к нему с просьбой. Все его вальяжно развалившееся на лавке тело говорило о привычке повелевать, а глаза пронизывали женщину насквозь.
Однако Поляна, насмотревшись в свое время на ухажеров, привыкшая всех их ставить на место, не растерялась, не оробела.
– А что же это ты, мил человек, к добрым людям пришедши, ведешь себя как-то странно? Или забыл, как с хозяевами здороваются?
Гость не смутился.
– Издалека пришел, обычаев ваших не знаю. Коли обидел – не нарочно.
– Ну-ну! – Поляна отвернулась от гостя, давая понять, что цену себе знает и извинение не принимает. – Яся, дочка, процеди-ка молоко!
