Родня Васи Верзина, Василий Васильевич Болотов, родился и вырос в Кравотыни. Отец его, дьячок Введенской церкви, скончался еще до рождения сына: утонул, загоняя гусей по молодому льду. Сам профессор прожил короткую жизнь: умер в девятисотом году, едва перевалив сорокалетие. Говорили, он был очень привязан к отеческому селу: каждый год проводил здесь летние каникулы в доме своей матери, что стоит как раз напротив нашего.
Наш папа хорошо помнит это семейство. Матушка Болотова, Марья Ивановна, имела в селе репутацию старухи с замкнутым и мрачным характером; была нелюдима, с дачниками не зналась, считая их отпетыми бездельниками. Сама была в трудах до последнего издыхания: обшивала деревенских баб; за швейной машинкой и умерла.
Сына ее тоже запомнили человеком тяжелым и необщительным: в село на лето он приезжал работать над своими бумагами и, кажется, работал круглыми сутками без еды и сна. Мадам Верзина так и говорила о его преждевременной кончине: изнурил себя трудами.
По смерти Болотова в 1900-м году его деревенский архив был забран на разбор в дом Верзиных.
Мадам Верзина, обнаружившая в бумагах Болотова черновики уже опубликованных известнейших трудов профессора о гонениях на христиан при Нероне, об армянском церковном годе, о внешнем состоянии константинопольской церкви под игом турецким, а также проект соединения абиссин с русской православной церковью, а также многочисленные листы с расшифровками древних абиссинских рукописей, развела, по ее собственным словам, руками и оставила разбор «всего этого коптского богословия» до лучших времен.
Рукописи были сложены в один сундук и препровождены на чердак. Нам, детям, совать свой нос в этот сундук было запрещено, дабы случайно не запустить в него мышей либо не перепутать бумаги меж собой.
Однако товарищ наших детских игр Ленька Федоров, о котором я еще не раз упомяну, отличался в большей степени жгучим любопытством, чем примерным послушанием.
Ленька был круглый сирота, жил в селе при тетке. Наш папа называл его «уникум»: Ленька сыплет десятью вопросами в минуту, на все темы; он жадно читает достающиеся ему от дачников книжки; внешне он худенький мальчик в обносках: чьи-то гимназические брюки, вышедшая из употребления кадетская рубаха, флотская фуражка; летом в любую погоду он босиком. Мадам Верзина исподволь занималась его развитием, направляя круг чтения – от книжек из популярной «Библиотеки для дач, пароходов и железных дорог» в сторону умственной литературы.
В один из дождливых дней Ленька, пребывавший в тот момент с нами на чердаке дома Верзиных за картами (играли в подкидного), от нечего делать все же сунул свой любопытный нос в сундук с наследием Болотова. Мадам Верзина вначале рассердилась, что копались в ее бумагах, но вскоре Леньку простила, вплоть до сердечной благодарности. Ведь пронырливость нашего «уникума» позволила извлечь на свет божий один из самых интересных и дотоле неизвестных трудов прославленного ученого.
Среди прошитых черновых тетрадей богословского содержания Ленькой были найдены отдельные листы большого почтового формата, аккуратно переписанные и, видимо, предназначавшиеся для отправки в издательство.
Рукопись без названия имела начало в духе Жюля Верна (с увлечением выученное нами затем наизусть): «Географическое положение села Кравотыни с точностью неизвестно; но можно с высокой степенью вероятности предполагать, что церковь села Кравотыни лежит под φ = + 57°16′ 50″ и λ = + 33°8′ 20″ Greenwich»…
