– Ну чего, Буржуй, я прав?
Буржуй, превратившийся в мумию благодаря неудачным бизнес-проектам, крэку и просто возрасту, в знак согласия отсалютовал бутылкой, обернутой бумажным пакетом.
– Только две сучки заработали деньгу своим умом – Опра Уинфри и эта… забыл, как вторую звать, она изобрела горячую расческу или какую-то такую же хрень.
Именно у Буржуя Фарик прошел уличную школу большого бизнеса, научился пониманию биржевых котировок, умению накалывать клиента и, если бы ему вдруг вздумалось платить налоги, проскакиванию через многочисленные лазейки. Единственное, что Уинстон знал о предполагаемом бизнес-гении, – с годами тот стал одеваться гораздо хуже. Свои первые деньги он сделал на продаже ящиков из-под молочных бутылок, по доллару штука: их использовали в качестве сидений зрители на легендарных баскетбольных турнирах в парке Ракера и на Западной Четвертой стрит. Фарик уверял, будто Буржуй обладает всеобъемлющими экономическими знаниями, однако Уинстон никогда не видел, чтобы тот делился жемчужинами своей мудрости – разве что дешевыми побрякушками, сорванными с шеи пьяненьких пассажиров метро. Только раз он застал Буржуя, ведущего осмысленный разговор. Два года назад Уинстон побывал на ретроспективе итальянской кинокомедии в Линкольн-центре, и там, на выходе из кинотеатра, он заметил бутик Буржуя – ярмарку под открытым небом на углу Бродвея и Шестьдесят шестой стрит, с одним-единственным продавцом. Буржуй торговал электроникой в вакуумной упаковке: толкал туристам поддельные телефоны, автоответчики, двухкассетники и прочее. Уинстон уже собрался незаметно поздороваться, когда какой-то пузатый негр заинтересовался коробкой с видеокамерой, затянутой в прозрачный бесшовный пластик. Он взял ее в руки, проверил, не смяты ли углы, словно это как-то влияло на качество содержимого.
– Сколько?
Буржуй подмигнул ему и вполголоса осведомился:
– Ты в своем уме?
– Не, я спрашиваю, сколько за камкордер?
– Этот товар не для братьев, – ответил Буржуй, выхватив коробку из рук незнакомца.
Он убрал ее за спину, словно коробка была букетом цветов, а он пытался найти причину, чтобы сбежать от редкостно уродливой особы, явившейся на свидание вслепую.
Незнакомец отступил, в его глазах мелькнула искра понимания:
– Я благодарен тебе за доброту, брат мой.
Повернув в сторону центра, несостоявшийся покупатель бросил прощальный взгляд на Буржуя, который торговался с любителями дешевизны. Он догадался, что туристы вернутся в Мюнхен, Осаку и Рим с полными сумками подарков: с ничего не ловящими приемниками и кирпичами, завернутыми в газету.
Старания правительства оживить мелкий бизнес, принадлежащий меньшинствам, посредством соглашений о свободной торговле и снижения налогов Буржую не помогли. Он больше не заправлял личным супермаркетом электроники. Последствия экономики просачивания довели его до торговли трущобной мелочовкой – ворованным сыром, копченостями и безрецептурными лекарствами. Жители Восточного Гарлема нередко наблюдали, как Буржуй носился по Лексингтон-авеню, втюхивая прохожим флакончики с красным средством от кашля:
– У меня есть робитуссин, детка. Настоящий робитуссин. Сироп от кашля. Сироп от кашля.
Сегодня его товаром были тонюсенькие деревянные рамки для фотографий. На шее же висела тяжелая махагоновая картинная рама. Буржуй собирался уходить. Когда он повернулся к Фарику, солнце высветило на фоне неба с редкими облаками его темный силуэт. Болезненный блеск кожи и седеющие усы на секунду сделали Буржуя похожим на оживший холст в зале для совещаний транснациональной корпорации.
